Русский святочный рассказ – Детские сказки читать на ночь Русский святочный рассказ – Детские сказки читать на ночь
Звёзд: 1Звёзд: 2Звёзд: 3Звёзд: 4Звёзд: 5 (2 оценок, среднее: 5,00 из 5)
Загрузка...

Русский святочный рассказ

Русский святочный рассказ

Русский святочный рассказ

Рождество — это время, когда волшебство вступает в свои права. Учите своих детей верить в чудо, в силу любви и веры, и самим делать добро. А эти замечательные рождественские сказки и рассказы вам в этом помогут. Счастливого Рождества!

Рождество Христово ‒ это то, что определяет нашу грядущую, за рамки этой жизни выходящую судьбу. И святочные рассказы напоминают нам об этом.

Александр Куприн. «Чудесный доктор»

Этот, что называется, хрестоматийный святочный рассказ раскрывает праздник ещё с одной стороны: он говорит о милосердии. О том, как человек, у которого множество дел, и семья, и гостинцы в руках для детишек, вдруг проникается бедой совершенно неизвестного и совсем несимпатичного человека. И важен здесь не только факт помощи бедствующей семье, но и то, что благодеяние это сделано, можно сказать, инкогнито. Ведь только на следующий день, получая лекарство от аптекаря, Мерцалов узнаёт, что его благодетель ‒ знаменитый военный хирург Николай Иванович Пирогов.

Этот рассказ ‒ хорошая основа для разговора о милосердии, о безвозмездной помощи, о том, почему, по слову Господа, «пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Мф. 6, 3–4).

Николай Лесков. «Христос в гостях у мужика»

Это глубокий и красивый, но сложный рассказ: детям он будет понятен, наверное, лет с 12, да и то с соответствующими родительскими комментариями.

Христианство ставит перед нами задачу, до него неведомую: не просто простить, но и полюбить врага

Здесь тема милосердия углубляется и усложняется: герой должен не просто оказать милость, а оказать её своему кровному врагу. «Кому много дано, с того много и спросится» (Лк. 12, 48) ‒ Лесков подтверждает эту истину, рассказывая об очень благочестивом человеке, живущем по-Божески, любящем Бога, но не готовом к встрече с Ним. Потому что христианство ставит перед нами задачу, до него неведомую и неподъёмную для человека: не просто простить, но и полюбить своего врага.

«Христос в гостях у мужика» ‒ рассказ о чуде, которое, с одной стороны, можно житейски объяснить, а с другой ‒ остаётся только дивиться непостижимости Божьего Промысла, Его путей. Это настоящий святочный рассказ с очень счастливым и глубоким финалом: невольно задумываешься, а кто же получил милость ‒ тот, кто просил, или тот, кто оказал её?

Василий Никифоров-Волгин. «Серебряная метель»

Мальчик из рассказа Никифорова-Волгина необыкновенно тонко чувствует атмосферу праздника. Он живёт в простой, но очень верующей семье, у него мудрые, вдумчивые родители, и Рождество он воспринимает не как давно прошедшее событие, а как то, что совершается вот здесь, прямо сейчас:

«Я долго стоял под метелью и прислушивался, как по душе ходило весёлым ветром самое распрекрасное и душистое на свете слово ‒ ‟Рождество”. Оно пахло вьюгой и колючими хвойными лапками».

«Отец, окончив работу, стал читать вслух Евангелие. Я прислушивался к его протяжному чтению и думал о Христе, лежащем в яслях: ‟Наверное, шёл тогда снег, и маленькому Иисусу было дюже холодно!” И мне до того стало жалко Его, что я заплакал».

Это ещё один детский взгляд на Рождество ‒ в отличие от шмелёвского Ванечки из богатого московского дома, герой книжки ‒ сын сапожника. Но ощущение праздника у него такое же ‒ хрупкое, веками происходящее вечное Чудо.

 Надежда Тэффи. «Сосед»

Святочные рассказы бывают разные. Не всегда в них можно найти описание праздничной службы, ёлки, подарков и колядок. Не всегда в них рассказывается о помощи бедным и обездоленным. Главное в произведениях о Рождестве Христовом ‒ это дух праздника: дух любви, объединяющий людей, пусть даже из разных стран.

Сосед ‒ это четырёхлетний французский мальчик, который ходит к соседям ‒ «лярюссам». Они любят гостей, всегда их угощают, поют удивительные песни и варят не менее удивительный суп ‒ борщ. Русский Пэр Ноэль, хоть и живёт далеко на Севере, приносит подарки всем детям, даже тем, кто плохо начистил свои башмаки.

Удивительно светлая, хоть и грустная, история о дружбе русской эмигрантки и маленького француза Поля, в которой каждый, кто внимательно её прочитает ‒ и ребёнок, и взрослый ‒ найдёт что-то своё.

Сергей Дурылин. «Четвёртый волхв»

Помните героя «Войны и мира» Платона Коротаева, который транслировал ту самую народную правду? Может быть, с точки зрения науки она не имеет оснований, зато в ней есть важный, глубинный смысл. В рассказе Дурылина старушка-няня утверждает, что поклониться Христу шли четыре волхва. Последним был «русский человек, хрестьянин», который заблудился в лесу, «и дар, что Богу нёс, у него отняли злые люди».

« ‒ Няня, а что он принесёт, четвёртый, Младенцу-Христу, если дойдёт из леса?

‒ А хлебушка, милый, ‒ отвечала старушка. ‒ Что же у русского крестьянина есть, кроме хлебушка?»

Поразительный по своей глубине и поэтичности рассказ, с огромным уважением и любовью повествующий о благочестии старой няни, о любви к родившемуся Богомладенцу.

В. Григорян «Паучки и рождественская ёлка»

Эта история случилась давным-давно. В небольшом домике жила мать с двумя ребятишками. Отец их умер, и семья была очень бедна.

В сочельник они стали наряжать ёлку, украшая ее цветными лоскутками и игрушками, вылепленными из глины, а потом пошли в храм, воспеть Рождество Христово.

А что происходило в это время у них дома? Елка была так хороша, что привлекла паучков, которые со всего дома сползлись посмотреть на красивое, прекрасно пахнувшее дерево. Они бегали по веткам, радовались украшениям и, судя по всему, были совершенно счастливы. Так счастливы, что начали плести свои паутинки, и вскоре елка оказалась задрапирована серыми, цвета пыли, сетями – вот какой ужас.

А с иконы на жизнерадостную возню паучков смотрел Младенец Христос. Сначала Он улыбался, но вот чело Его слегка омрачилось.

Часы на городской башне отбивали час за часом, и вскоре мать с дочкой и сыном должны были вернуться со службы, и…

Младенец Христос знал, что мать и детки будут просто убиты горем, когда увидят, во что превратилась их ёлка.

– Пора домой, – сказал Он паучкам, и они, совсем уже к этому времени сонные, отправились по своим углам.

Христос же поднял руки и благословил дерево. В одно мгновение тонкие нити, сплетенные паучками, заискрились в свете лампады, потому что стали золотыми и серебряными.

А мать с детками шли в это время по заснеженному городу и не знали, что дома их ждет самая прекрасная рождественская ёлка, какую когда-либо видел белый свет.

И. Рогалёва «Подарок для бабушки»

Соседи по двору звали Леночку сиротой, но она себя сиротой не считала. Потому что жила с бабушкой Аней.

Девочка бабушку очень любила, старалась ей во всем помогать и главное не огорчать. У бабушки Ани было больное сердце. Училась Леночка в гимназии, рядом с домом, на одни пятерки. Кто-то скажет – подумаешь, в третьем классе учиться легко; но Леночке эти пятерки с трудом давались. Она не очень способная была к учебе. Зато трудолюбивая и пол подметала, и пыль вытирала, и посуду мыла и мусор выносила.

Жили старушка с внучкой в маленькой квартирке на первом этаже. Жили бедно, на бабушкину пенсию, зато в центре города. Все деньги тратили на еду, лекарства для сердца, и плату за квартиру; Одежду им знакомые отдавали, иногда совсем плохенькую; Но дареному коню в зубы не смотрят, — бабушка радовалась любой помощи.

Бабушка Аня была верующая и часто ходила в церковь. Дома у нее были три старинных иконы — Спаситель, Богородица и святитель Спиридон Тримифунтский, которому бабушка молилась о житейских нуждах, хотя и стеснялась тревожить великого святого своими просьбами.

Как-то бабушка рассказала Леночке житие святителя Спиридона. Особенно девочку поразила история, как святитель Спиридон обратил змею в кучу золота.

Леночка давно заметила – попросит бабушка Аня святого Спиридона помочь с теплой одеждой для внучки — на следующий день кто-нибудь принесет пуховичок Леночкиного размера. И так во всем.

Бабушка Аня всегда за все благодарила Бога, а вместе с ней и внучка. «Молитва – это разговор с Богом», — говорила бабушка. Леночка любила разговаривать с Богом. Рассказывала Ему горести и радости, как родному любимому Отцу.

В этом году город начал готовиться к празднованию Нового года и Христова Рождества неожиданно рано. Уже в ноябре на улицах установили елки и развесили поздравительные гирлянды. Ярко украшенные витрины магазинов навязчиво зазывали горожанам за подарками.

Идя из школы домой, Леночка в одной из витрин, заметила пуховый белый платок – именно о таком платке давно мечтала бабушка. Стоил он сто пятьдесят рублей. С одной стороны недорого, а с другой – у девочки и таких денег не было.

Раз у меня появилась житейская нужда, значит, я могу попросить святителя Спиридона помочь мне купить подарок для бабушки, решила девочка. Вечером, она встала на коленки и шепотом, что бы бабушка не услышала, рассказала святому о платке.

У Леночки была игрушечная змейка, и девочка была уверена, что именно ее святой Спиридон превратит в деньги.

Она спрятала игрушку под подушку, что бы бабушка не нашла деньги раньше; Но время шло, а змея так и оставалась змеею. «Наверное, святитель Спиридон меня не услышал. Не смогу я порадовать бабушку платком», расстроилась девочка, как вдруг услышала разговор одноклассниц:

— Я сегодня шла мимо дворца, где люди женятся, и видела целую кучу монет, лежащих на асфальте, — сказала одна девочка.

— Да кому нужны эти монеты. Там одни копейки. Их только нищие собирают, — ответила другая.

«Мне! Мне нужны эти монеты!», сердце Леночки от радости забилось сильнее. «И как я раньше не догадалась собирать там деньги?! Я же видела, как их бросают под ноги жениху и невесте!».

После школы Леночка помчалась собирать монетки. Их было множество, но в основном это была мелочь. За один раз девочка собрала несколько рублей. Каждый раз, нагибаясь, Леночка говорила про себя – «Спасибо, Господи». Она собирала деньги долго, но совсем не устала.

За три дня до Христова Рождества Леночка собрала нужную сумму.

Вечером, она ненадолго отпросилась у бабушки, и побежала к заветному магазину, крепко сжимая в руке тяжелый мешочек, набитый мелочью. Пуховый кружевной платок по-прежнему красовался в витрине, а рядом с ним появилась голубая вязаная шапочка с вышитыми серебряными снежинками. Леночке очень захотелось ее купить и тут же надеть. Стоила шапочка, как и платок сто пятьдесят рублей.

На девочку вдруг накинулись мысли о том, что бабушке на платок можно насобирать монеток в другой раз, в конце-концов, жила же бабушка без платка и еще поживет, а шапочка так подойдет к Леночкиным голубым глазам. «Купи себе шапочку, купи», вкрадчиво уговаривал девочку внутренний голос. «Господи, помоги мне. Что мне делать?!», подумала Леночка, и голос тут же исчез вместе с мыслями о шапочке. Девочка уверенно зашла в магазин и весело сказала продавщице:

— Я хочу купить белый пуховый платок с витрины!

— С тебя тысяча пятьсот рублей, — равнодушно сказала продавщица.

Леночка не поверила своим ушам.

— Там же написано сто пятьдесят рублей. Вот. У меня ровно столько. Она протянула продавщице свой мешочек.

— Учиться надо лучше, девочка. Ты что нули считать не умеешь? Да и как такой платок может стоить сто пятьдесят рублей! Ты что с луны свалилась. Не знаешь сегодняшних цен? Или ты из деревни приехала?

Продавщица разошлась не на шутку, но Леночка ее не слышала. Сдерживая слезы, она вышла на улицу и горько разрыдалась. Прохожие не обращали внимания на плачущую, бедно одетую девочку. Неожиданно рядом с Леночкой появился старик в длинном парчовом платье. На голове у него переливалась драгоценными камнями необычная шапка. Люди, видевшие его не удивлялись – по улицам ходило много дедов Морозов в разных костюмах.

— Леночка, не плачь. Слезами горю не поможешь, — ласково сказал старик и погладил девочку по голове. От его ласки Леночкины слезы мгновенно высохли, а горе исчезло.

— Давай мне твой мешочек с поклончиками.

Леночка протянула старику мешочек. И он на глазах у девочки превратился в большой, расшитый звездами и крестами, бархатный мешок.

— Это тебе и бабушке. Старик вручил его Леночке, благословил ее и исчез.

Прижимая к груди подарок, девочка мчалась домой, пытаясь вспомнить, где она видела доброго старичка — волшебника.

Бабушка Аня спала. Леночка достала из мешка белый пуховый платок и голубую шапочку с серебряными снежинками. «Слава Богу за все», сказала она, как учила бабушка, и подошла к иконам. С одной из икон на девочку с улыбкой смотрел добрый старик – волшебник святитель Спиридон Тримифунтский.

М. Шкурина «Звёздочка в подарок для мамы»

Был тихий предрождественский вечер. Первые звёздочки уже начали загораться на небосводе. Маленькая Анна сидела одна в своей комнате и мастерила открытку в подарок для своей мамочки. Ах, как жаль, что Анна была ещё маленькая и могла подарить маме только вот эту открытку. А если бы она была взрослой, смогла бы она подарить маме то, в чём та больше всего нуждалась? Смогла бы, если даже доктор, господин Филипп уже просто молча качал головой?

Мамочке больше всего на свете нужно было здоровье. Здоровье, чтобы наконец-то встать с кровати и, как в прошлом году, взяв Анну за руку, пойти на прогулку. Девочка помнила, как они все, вместе с папой, строили снеговика, как играли в снежки, как весело смеялась мама. А сейчас она просто грустно улыбается и целует Анну в лоб. Она даже не может подняться с кровати, чтобы подойти к окну и увидеть замечательный рождественский снегопад. Такого прекрасного снегопада на Рождество Анна ещё никогда не видела! Белые хлопья снега медленно плывут по воздуху. Всё вокруг, деревья, дома, улица кажется серебряным в свете фонарей. Анна посмотрела на небо, на первые звёздочки, и вдруг ей в голову пришла мысль. Сегодня же канун Рождества! А это значит, что можно загадать желание. Все знают, что желания, загаданные на Рождество, сбываются. Нужно только выбрать звёздочку, загадать желание и ждать. Вот только мамочка не может даже подойти к окну. Ах, вот бы подарить маме такую звёздочку, которая смогла бы исполнить её желание! А Анна точно знала, какое желание загадала бы мама. Только вчера она спрашивала маму о том, чего бы та хотела больше всего на свете. И мамочка, конечно, ответила, что хотела бы снова быть здоровой.

Анна открыла окно, подняла голову к небу, выбрала на нём самую красивую звёздочку и попросила:

— Звёздочка, моя милая, звёздочка, не могла бы ты спуститься, пожалуйста, вниз? Я вложу тебя в открытку, которую сделала для мамочки. Я так хочу, чтобы моя мама могла загадать желание, а она не может даже встать и подойти к окну.

И тут произошло чудо. Маленькая золотистая звёздочка стала спускаться всё ниже и ниже, вот она уже подлетела совсем близко к окну. Анна протянула ладошку, и звёздочка приземлилась на неё. Она сверкала и искрилась, и казалась гораздо ярче, чем когда была наверху, особенно на фоне серебристо-белого снега.

— Спасибо, звёздочка, — произнесла девочка.

Она очень осторожно вложила звёздочку в открытку и пошла в комнату своей мамочки. Анна тихонько постучала в дверь, затем заглянула и, увидев, что мама ещё не спит, зашла в комнату.

— Мамочка, я пришла пожелать тебе счастливого Рождества и отдать подарок. Он не простой, волшебный. Это маленькая звёздочка, но она может исполнить твоё желание. Оно обязательно сбудется.

Мама улыбнулась Анне и открыла открытку. Звёздочка сверкала и переливалась в полутёмной комнате.

— Какая она прекрасная! – произнесла мама, — Может лучше, пусть она исполнит какое-нибудь твоё желание?
— Нет, мамочка, твоё желание гораздо важнее. Да и у меня тоже, всего одно желание. Я очень-очень хочу, чтобы ты была здорова, — ответила девочка.

— Спасибо, моя малышка, — улыбнулась мама, — Я тоже очень хочу поправиться. Как думаешь, по силам такое нашей звёздочке?

Потом она посмотрела на звёздочку и снова улыбнулась. Звёздочка сверкнула ещё раз и погасла.

— Погасла, — грустно сказала Анна.

— Но мы ведь успели загадать желание, не переживай, — ласково произнесла мама, — Ну а теперь иди спать, уже поздно, завтра Рождество.

Анна поцеловала и обняла мамочку и ушла спать.

А утром случилось чудо! Первое, что услышала Анна, когда проснулась, был мамин смех. Девочка не поверила своим ушам. Она вскочила с кровати и, что есть сил, побежала в мамину комнату. Мама сидела в кровати, пила чай, разговаривала и смеялась, как прежде. Рядом с ней стояли папа и доктор Филипп. Доктор снова молчал и качал головой. Но в этот раз он улыбался.

— Маме стало лучше, — произнёс папа и нежно обнял Анну.

— С Рождеством, мамочка, папочка, с Рождеством, дядя Филипп! – радостно закричала девочка, обнимая маму, — Звёздочка, она исполнила наше желание! Я знала!

А мама смеялась и плакала, и ничего не могла сказать.

Позже, после завтрака, они помогли маме встать и одеться, а затем все вместе пошли на улицу. Там Анна с папой слепили снеговика, а затем бегали, дурачились и валялись в снегу. А мама смотрела на них, оперившись на руку доктора, и улыбалась. Самой своей красивой улыбкой. И она больше не была грустной. Доктор сказал, что маме понадобиться ещё несколько дней, чтобы окончательно окрепнуть. Он и сам не мог поверить в то, что произошло. Это было чудо. Чудо, которое было невозможно описать с медицинской точки зрения. Это и понятно, ведь ни в одном умном медицинском справочнике лекарственных средств вы не найдёте звёздочки, исполняющей желание.

С Рождеством вас! И не важно, когда вы его отмечаете. Главное, чтобы в вашем сердце жила любовь. Большого вам здоровья!

В. Брюсов «Дитя и безумец»

Mаленькая Катя спросила:
– Мама, что сегодня за праздник?
Мать отвечала: – Сегодня родится Младенец Христос.
– Тот, Который за всех людей пролил кровь?
– Да, девочка.
– Где же Он родится?
– В Вифлееме. Евреи воображали, что Он придет как царь, а Он родился в смиренной доле. Ты помнишь картинку: Младенец Христос лежит в яслях в вертепе, так как Святому Семейству не нашлось приюта в гостинице? И туда приходили поклоняться Младенцу волхвы и пастухи.

Маленькая Катя думала: «Если Христос пришел спасти всех людей, почему же пришли поклониться Ему только волхвы и пастухи? Почему не идут поклониться Ему папа и мама, ведь Он пришел и их спасти?» Но спросить обо всем этом Катя не смела, потому что мама была строгая и не любила, когда ее долго расспрашивают, а отец и совсем не терпел, чтобы его отрывали от книг. Но Катя боялась, что Христос прогневается на папу и маму за то, что они не пришли поклониться Ему. Понемногу в ее голове стал складываться план, как пойти в Вифлеем самой, поклониться Младенцу и просить прощения за папу и маму.

Читайте также:  Правда, мы будем всегда? Сергей Козлов

В восемь часов Катю послали спать. Мама раздела ее сама, так как няня еще не вернулась от всенощной. Катя спала одна в комнате. Отец ее находил, что надо с детства приучать не бояться одиночества, темноты и прочих, как он говорил, глупостей. Катя твердо решила не засыпать, но, как всегда с ней бывало, это ей не удалось. Она много раз хотела не спать и подсмотреть, все ли остается ночью, как днем, стоят ли дома на улицах, или они на ночь исчезают, – но всегда засыпала раньше взрослых. Так случилось и сегодня. Несмотря на все ее старание не спать, глаза слиплись сами собой, и она забылась.

Ночью, однако, она вдруг проснулась. Словно ее разбудил кто-то. Было темно и тихо. Только из соседней комнаты слышалось сонное дыхание няни. Катя сразу вспомнила, что ей надо идти в Вифлеем. Желание спать прошло совершенно. Она неслышно поднялась и начала, торопясь, одеваться. Обыкновенно ее одевала няня, и ей очень трудно было натянуть чулки и застегнуть пуговочки сзади. Наконец, одевшись, она на цыпочках пробралась в переднюю. По счастью, ее шубка висела так, что она могла достать ее, встав на скамейку. Катя надела свою шубку из гагачьего пуху, гамаши, ботики и шапку с наушниками. Входная дверь была с английским замком, и Катя умела отпирать ее без шума. Катя вышла, проскользнула мимо спящего швейцара, отперла наружную дверь, так как ключ был в замке, и очутилась на улице.

Было морозно, но ясно. Свет фонарей искрился на чистом, чуть-чуть заледеневшем снеге. Шаги раздавались в тишине четко.

На улице никого не было. Катя прошла ее до угла и наудачу повернула направо. Она не знала, куда идти. Надо было спросить. Но первый встретившийся ей господин был так угрюм, так торопился, что она не посмела. Господин посмотрел на нее из своего поднятого мехового воротника и, не сказав ни слова, зашагал дальше. Вторым встречным был пьяный мастеровой. Он что-то крикнул Кате, протянул к ней руки, но, когда она в страхе отбежала в сторону, тотчас забыл про нее и пошел вперед, затянув песню.

Наконец Катя почти наткнулась на высокого старика, с седой бородой, в белой папахе и в дохе. Старик, увидав девочку, остановился. Катя решилась спросить его.

– Скажите, пожалуйста, как пройти в Вифлеем?
– Да ведь мы в Вифлееме, – отвечал старик.
– Разве? А где же тот вертеп, где в яслях лежит Младенец Христос?
– Вот я иду туда, – отвечал старик.
– Ах, как хорошо, не будете ли добры проводить и меня? Я не знаю дороги, а мне очень нужно поклониться Младенцу Христу.
– Пойдем, я тебя проведу.
Говоря так, старик взял девочку за руку и повел ее быстро. Катя старалась поспевать за ним, но ей это было трудно.
– Когда мы торопимся, – решилась она наконец сказать, – мама берет извозчика. – Видишь ли, девочка, – отвечал старик, – у меня нет денег. У меня все отняли книжники и фарисеи. Но давай я понесу тебя.

Старик поднял Катю сильными руками и, держа ее как перышко, зашагал дальше. Катя видела перед собой его всклоченную седую бороду.

– Кто же вы такой? – спросила она.

– А я – Симеон Богоприимец. Видишь ли, я был в числе семидесяти толковников. Мы переводили Библию. Но, дойдя до стиха «Се дева во чреве приемлет…», я усомнился. И за это должен жить, доколе же сказанное не исполнится. Доколе я не возьму Сына Девы на руки, мне нельзя умереть. А книжники и фарисеи стерегут меня зорко.

Катя не совсем понимала слова старика. Но ей было тепло, так как он запахнул ее дохой. От зимнего воздуха у нее кружилась голова. Они все шли по каким-то пустынным улицам, ряды фонарей бесконечно уходили вперед, суживаясь в точку, и Катя не то засыпала, не то только закрывала глаза.

Старик дошел до деревянного домика в предместье и сказал Кате:

– Здесь живет слуга Ирода, но он мой друг, и я войду.

В окнах был еще свет. Старик постучался. Послышались шаги, скрип ключа, дверь отворилась. Старик внес Катю в темную переднюю. Перед ними в полном изумлении стоял немолодой уже человек в синих очках.

– Семен, – сказал он, – это ты? Как ты попал сюда?

– Молчи. Я обманул книжников и фарисеев и темничных сторожей. Сегодня праздничная ночь, они менее бдительны. Вот я и убежал.

– А шуба у тебя чья?

– Я взял у смотрителя. Но это я возвращу. Я еще вернусь. Пусть мучают, но мне надо было пойти, я должен увидать Христа, иначе мне нельзя умереть.

– Но что же это за девочка? – воскликнул господин в очках, который лишь теперь рассмотрел Катю.

– Она тоже идет в вертеп.

– Да, мне надо поклониться Младенцу Христу, – вставила Катя.

Господин в очках покачал головой. Он взял Катю от старика, отнес ее в соседнюю комнату и передал какой-то старушке. Катя еще говорила, что ей надо идти, но она так устала и измерзла, что не очень сопротивлялась, когда ее раздели, натерли вином и уложили в теплую постель. Она уснула тотчас.

Старика тоже уложили. На другой день через участок родители отыскали Катю, и смотрители сумасшедшего дома – своего бежавшего пациента. Дитя и безумец – оба шли поклониться Христу. Благо тому, кто и сознательно жаждет того же.

Т. Горбачёва «Рождественская звезда»

Сегодня Женька проснулся не в настроении. Все было не так! Носок не натягивался на ногу, волосы торчали во все стороны, майку он надел наизнанку и не сразу заметил… Даже солнце светило как-то тускло, и тишина была такая, что в ушах звенело, — воробьи не чирикали, собаки не лаяли…

— Умерли вы там, что ли, все? — проворчал Женька, подходя к окну. — Или все еще спите?

Дома тоже была тишина: мама болела. Не было слышно обычной возни на кухне, не кипел чайник, и не пахло пирогами.

Женька тяжело вздохнул и вышел из комнаты. На кухне он встретил маму.

— С добрым утром, сынок, — она нагнулась поцеловать его.

Женька, поморщась, увернулся.

— Не надо мне ваших нежностей, — отмахнулся он. — Тем более, у тебя инфекция.

— Никакая не инфекция, — обиделась мама. — А ты полдня проспал. Знаешь, который час?

Женьку это задело. Он немного подумал и медленно произнес:

— А вы меня Нового года лишили. У нас даже елки нету.

— Но елка ставится под Рождество, — возразила мама. — Да и Новый год еще не наступил.

— Как — не наступил?! — возмутился Женька. — А почему другие празднуют?! Почему?!!

— Но ведь пост, Женя! Скоро и у нас будет праздник.

— Пост… — передразнил мальчик. — А у других нет поста! Если хотите — поститесь сколько угодно. А я пойду! — Он схватил пальто, и, одеваясь на ходу, выскочил на улицу.

Улица встретила его неприветливо: шум автомобилей, грязь на дороге, люди, спешащие неизвестно куда и зачем… Но, вместо того, чтобы вернуться домой, Женька натянул шапку на уши, сунул руки в карманы и пошел куда глаза глядят.

Долго бродил он. Шумно и тоскливо было в городе. Серый снег, серая дорога, серый воздух, люди с серыми лицами, Раза два Женьку толкнули, раза три сам упал, поскользнувшись. От всей этой суматохи у него начала болеть голова, да и кушать очень хотелось. Но на сердце у мальчика камнем лежала обида, причиненная им матери, и стыдно и больно было возвращаться домой.

Вечерело. Серый день сменился прозрачным ясным вечером. Женька снова вспомнил о матери. Чтобы не плакать, он стал смотреть на небо. И вдруг замер: там была огромная звезда. Такой Женька никогда не видел. Он смотрел на нее и думал, откуда она такая взялась? Такая большая и такая красивая. Вдруг звезда начала медленно спускаться. Женька даже вскрикнул и тут же поспешил за звездой. Он и не заметил, как суета на улице прекратилась, люди и машины куда-то исчезли, а звезда вела и вела его за собой, спускалась все ниже и ниже. Вот она совсем низко, того и гляди — упадет. Женька торопится, бежит: только бы успеть, хоть одним глазком взглянуть — куда стремится звезда. И тут она исчезла. Женька остановился и осмотрелся. Он был возле храма. А вот и то место, куда упала звезда, — пещерка, в которой была иконка Рождества Христова и ясельки для Младенца. Только сейчас Женька понял — Рождество! Так вот почему так тихо было утром — вся природа замерла перед чудом, чудом Рождества Христова!

Женьке стало особенно тоскливо — в какой день он обидел маму!..

— Мальчик! — услышал он за спиной чей-то добрый голос. — Зайди в храм погреться, а то замерз совсем.

Женька оглянулся — никого. Он поспешил в храм. Там было тепло и уютно. Приветливо горели свечи. Люди стояли спокойные, умиротворенные, в ожидании праздника. И тут он увидел маму!

— Мама! — крикнул мальчик и заплакал. — Мама, мамочка, прости меня! Прости!

— Бог простит, — обняла сына мама. — Как я рада, что ты нашелся! Как ты сюда пришел?

— Меня звезда привела, — ответил радостно Женька.

Они отстояли службу в храме. Вместе со всеми радовались празднику. Совсем поздно вернулись домой. Дома стояла маленькая живая елочка, украшенная игрушками, а на верхушке была красивая восьмиконечная звезда.

— А я вам сюрприз приготовил, — сказал отец, выходя из кухни. — Замерзли, наверное? Идемте чай пить.

Долго радовался Женька. И празднику, и примирению с мамой, и елочке… А ночью снилась ему звезда. Большая, красивая. Он взял ее в руки, прижал к груди — и она поместилась в сердце, согревая его своим теплом изнутри… Чтобы не было сердце черствым, холодным, чтобы любило оно всех и жалело.

И. Сынкова «Сладкая тайна»

Поезд двигался медленно, дребезжа и содрогаясь на безконечных остановках. Шел шестой день нового года и людей в поезде было видимо-невидимо. Они часто и обильно ели, пели мирские песни, хохотали, и многие из них были нетрезвы.

Женщина лежала на верхней полке, обняв маленькую дочку.

…Что их ждет в Самаре, жива ли сестра (письмо от нее было 2 месяца назад), найдется ли для них с дочкой жилье, работа? Эти мысли не давали уснуть. Ехала она с Брянщины. Дом ее в войну сгорел, а землянка, где их временно разместили, была совсем непригодна для житья. Вольготно жилось в ней только крысам. Одна из них ночью прокусила спящей дочке мочку уха. А между досок пола девочка часто полоскала белье для своих тряпичных кукол, так было сыро от близкого болота.

Женщину подташнивало от голода. Картошка и хлеб были съедены еще вчера, запахи пищи мучили плоть. Дочка весь день не спускала глаз с толстых ломтей хлеба, которые поглощали соседи. Наконец соседка, плотная и румяная, заметила голодный взгляд ребенка и отрезала ей кусок белого, густо намазанного маслом хлеба.

Девочка, съев, тут же успокоилась и заснула.

— И где это они все берут, — думала женщина. На Брянщине во время войны она кормила своих детей жмыхом и мерзлой картошкой…

Но вот и Самара.

На привокзальной площади стояла блестящая елка, увешанная большими самодельными яркими игрушками, огромными бумажными конфетами, переплетенная серпантином. Вокруг нее горланили веселые люди, радостно визжали дети, съезжая на картонках с ледяных горок.

Сквозь шум и веселье тихо пробивался сладкий звук церковного колокола.

— К вечерне, — подумала женщина. — Может, пойти в храм, заночевать там? Нас таких много ведь…

— Доедете на «тройке» до Безымянки, затем вдоль леса километра два, там и больница. До Рождества успеете, — объяснила ей попутчица.

Сестра ее работала сторожем в этой больнице и звала их с дочкой к себе, пообещав им комнатку, в которой жила.

Трамвай остановился, выпустив их из своего шумного чрева, возмущенно лязгнул колесами по рельсам и, развернувшись, словно огненный огромный зверь, рванулся в свой любимый кричащий и гудящий город.

А перед ними лежало ровное белое поле. Ветер гнал к лесу одинокий серый куст перекати-поля. Куст несся вслед за человеком, шедшим к лесу.

— Значит, и нам туда, — решила женщина и вступила на утоптанную тропинку. Дочка весело захрустела по снегу валенками.

Первая звезда появилась в еще белеющем небе. Но уже смеркалось. Ветер обжигал лицо, трепал тонкий шарфик девочки, она все чаще спотыкалась и хныкала.

Мать все больше утомлялась, голод уже давно отнял силы, здоровье. От свежего воздуха клонило ко сну.

Мать остановилась, растерянно оглянулась. Людей ни впереди, ни сзади не было. Дорога словно испарилась, открыв низкие, покрытые инеем призрачные кусты. Они стояли в ряд, словно белые часовые, а за ними возвышались величественные сосны. Ветви их были похожи на огромные белые пальцы великанов, зовущих отдохнуть, застыть в белой, слепящей и холодной красоте…

Мать тоскливо оглянулась. Сзади лежало белое поле, огни города исчезли, а вокруг замер лес, таинственный, сказочный… и ледяной.

— Мама, скоро придем? Я устала, мне холодно, кушать хочу, — заплакала девочка, почувствовав недоброе.

— Тихо, тихо, детка, давай отдохнем, — ласково успокаивала ее мать.

Женщина присела на корточки и, расстегнув свое ветхое пальтишко, обняла девочку. Дочка, засыпая, медленно опускалась на руки матери.

Впереди вдруг мелькнул огонек, мать с трудом поднявшись, двинулась к нему. Огонек потух, мать опустилась в изнеможении на снег.

Слезы замерзли на ее щеках, иней засеребрился на ресницах… А снег под ней уже был теплый и мягкий. Послышался приглушенный и нежный звон колокола. Мать приоткрыла глаза и увидела заснеженный туманный купол….

— Господи, господи, помоги нам, — прошептала она, засыпая.

С неба плавно опустились птицы с большими белыми крыльями. Они укрыли девочку мягкими и пушистыми облачными перьями.

— А где же у них клювики? — удивилась девочка. Вместо клювиков на нее смотрели нежные и спокойные детские лица. Замерзающая мать молчала. Девочка сняла с ее щек прозрачные слезинки и подбросила их в небо. Они зазвенели и сели рядом со звездами. Желтая луна плавала среди звезд, проверяя, все ли они на месте и ярко ли освещают землю. Вдруг возмущенный ветер подлетел к сосне, с силой тряхнул ее лапы, сбросив комья снега.

— Ох-ха-ха, — захохотал филин, вылетев из под ее укрытия.

Сосна заскрипела, вытянулась… и коснулась луны. Филин, улетая, ударил крылом куст рябины, и ягоды, яркие и блестящие, посыпались на белый снег.

Луна медленно оттолкнула сероватое облако, открыв большую голубоватую звезду.

Маленькие звезды вокруг нее радостно вспыхнули, словно разноцветные светлячки, голубые и розовые; они тихо зазвенели колокольчиками, и с неба полилась на землю чудная нежная мелодия…

Снег осветился и засверкал подаренными небом звездочками.

А белые птицы плавно воспарили в небо, прощально помахав крыльями.

— Динь-динь-динь, — явственно послышался земной звук.

Мать подняла веки.

Мужичок в белом тулупе склонился над ней.

— С Рождеством Христовым, — улыбался он, приглашая их с дочкой в сани.

На дороге, которая оказалась рядом, стояли белые сани и запряженная в них, вся в инее, лошадь.

Мать опустилась в пахучее сено. Мужичок укрыл девочку одной стороной своего тулупа. Тулуп был кудрявый и от него пахло козленком.

Хитро улыбаясь, мужичок что-то вытащил из сена и подал девочке.

— Это луна? — спросила еще сонная девочка.

— Это мед Господь послал, пейте.

Мед в баночке был очень теплым, тягучим. Мать, ошеломленная и еще толком не проснувшаяся, глотнула и быстро согрелась.

Когда подъехали к зданию больницы и позвонили в дверь, мать обернулась к мужичку.

На тропинке стояла дочка и махала рукой. Сани исчезали в снежном облаке.

— Да у нас и дороги-то здесь нет, а саней-то и вовсе не видели, — заметила ее сестра, озабоченно трогая лоб родственницы.

— Мама, а кто этот дедушка? — спросила девочка, засыпая в теплой постели.

Радостно звонил колокол.

— Это — тайна, — в раздумье тихо ответила мать.

— Самая сладкая тайна на свете, — продолжала девочка, вспоминая вкус меда.

Мать молчала.

— И самая звездная, — прошептала дочка, стараясь снять слезинку с ее щеки. Но та моментально высохла.

— С Рождеством Христовым! — радостно возвещал колокол.

Монахиня Варвара «Детство золотое»

У нас в доме зелёная гостья. Она приехала к Великому празднику на широких розвальнях. Её привез улыбающийся дед-мужичок с пушистою, белою бородою до пояса. Она встала на праздничном ковре в гостиной, раскинула кудрявые ветви. На иголочках задрожали капли растаявшего снега. Ёлка отогрелась, повеяло лесным благоуханием.

Моя старшая сестра Лида и я надели на неё жемчужные ожерелья, серебряные бусы, блестящие нити. Повесили на пушистые лапки восковых ангелов, трубящих в большие золотые трубы, белокурых снегурочек, ватных мальчиков и девочек, сидящих в крохотных картонных санях, весёлых трубочистов, качающихся на лёгких лестницах, гномов в малиновых шапочках и сапожках. Навесили стеклянных, нежно звучащих яблочек, груш, вишенок, мухоморов, кошек, собак, коней, львов, оленей, мишек, — да всего и не перечтёшь! Под ёлку постелили вату, посыпали её битым стеклом, и она заблестела, как снежный сугроб. Рядом с деревом встал дедушка Мороз в белой шубе, в белой шапке, в белых рукавицах, в белых валенках. Он был похож на деда-мужика, который привез нам ёлку. Такие же румяные щёки, лицо без морщин, весёлые, улыбающиеся глаза.

Наконец, вошел в гостиную отец с серебряною звездою в руке и украсил ею верхушку дерева; нацепил на ветки подсвечники с завитыми спиралью свечками и, посмотрев, издали на ёлку, сказал; «Ну вот, и отлично!” При мягком свете ламп деревцо играло, мерцало, словно камень драгоценный. Всегда чинная сестрица обняла меня, закружила, зашептала:

«У нас ёлочка, словно царевна заморская”.

В столовой часы пробили пять раз. «Как бы нам в церковь не опоздать”, — послышался голос матери. «Иван уже заложил Стального”, — сказала горничная Маша, прибирая с рояля коробки от ёлочных украшений. Лида и я нарядились в бархатные платьица, распустили по плечам волосы и пошли в переднюю, где нас уже ждали отец и мать.

Полетели сани по московским снежным улицам. Развернулось над нами чистое, морозное небо. Засияли звёзды, словно лампады небесные, неугасимые. Встали сани у ворот монастыря Новодевичьего. Забелела каменная ограда. Прошли через кладбище, поднялись по пологой лестнице в зимнюю церковь с низкими сводами.

«Христос раждается, славите… Пойте Господеви, вся земля”,— ликуют рождественские песнопения. Монахини поют словно Ангелы. Хор большой-большой. Юные дисканты ввысь взвиваются. Увлекают в Божие небо молящихся.

«Слава в вышних Богу и на земли мир в человецех благоволение”, ширится, растёт, радостью исполняет души людей крылатое славословие…

Проплывали, клубясь, облака ладана. Перед концом службы у сестрицы голова закружилась, и мы, не достояв всенощного бдения, вышли на морозный воздух.

— Почему у нас в гостиной так светло? — спросила Лида, когда мы подъезжали к дому.

Читайте также:  Притчи детям – эффективное средство обучения и развития

— Вероятно, люстру зажгли,— ответила мама. Но каково было наше удивление, когда, распахнув двери гостиной, мы встретили нашу милую ёлочку, сияющую зажженными свечами. Это «мадмазель” Маргарита нам сделала сюрприз.

После ужина сестра нашла под ёлкою свой подарок — сборник стихов, о котором уже давно мечтала. Она сняла футляр, — на голубом бархате лежал гранатовый крестик и тонкая золотая цепочка.

— И крест, и цепочка тоже мне? — спросила Лида у отца.

— Ну конечно, — отвечал он.

Я с торжеством вытащила из ватного сугроба коньки «снегурки” и собралась было их привинчивать к туфлям, как подошла мать и посадила ко мне на плечо лохматую плюшевую обезьянку, которая забавно пищала, когда ей придавливали брюшко. Я была в полном восторге.

Свечки догорали. Кое-где с лёгким треском вспыхнула хвоя и запахло тёплою смолою.

— Подождём, пока все свечки сгорят,— предложила мне сестрица.

Мать и «мадмазель” ушли в столовую. Мы сели на мягкий ковёр и смотрели, как меркла, темнела ёлка. Наконец, последняя свеча растаяла — угасла, капнув голубую каплю на ватный сугроб.

«Вот теперь и спать пора”,— прошептала сестрица. Сразу заснуть я не могла! Какое-то неизъяснимое ликование трепетало в груди. Детское сердце ширилось, словно улететь хотело. Словно у него выросли такие прозрачные, лёгкие крылышки, как у восковых ёлочных ангелов, трубящих в серебряные трубы.

Рождественская радость сияла в детской душе.

От синей лампады тянулись длинные, острые лучи… Зажмуришь слегка глаза — лучики побегут к изголовью, тёплые, приветливые.

«Баю-бай, — шепчут они. — Мы всю ночь храним святой огонек, мрак отгоняем, сны нашёптываем мирные”.

А я думала: к ёлочке такие же лучики от лампады тянутся, что перед Спасом Нерукотворенным теплится. Ёлочке одной в гостиной нестрашно, не темно…

Захотелось солнышку утром взглянуть сквозь окошко в детскую — ан и нельзя.

Ах проказник, дедушка Мороз, ах забавник! Своею тонкою кисточкой сверху донизу расписал стекло. Чего-чего он только не изобразил! Вон стоит павлин, распустив серебряный хвост. Над его головой завились снежные колокольчики. Вон пастушок играет на дудочке и гонит белых барашков по заиндевелому полю. На холмах растут цветы какие-то диковинные, лапчатые.

Я спрыгнула с кроватки и принялась согревать стекло своим дыханием. Оттаял иней, открылся светлый кружок. Взглянула одним глазом на двор — и зажмурилась: крепко ударило солнышко жёлтыми лучами.

— С праздником, Петровнушка, — заговорила вошедшая в детскую старушка Матрена. — Царство Небесное проспишь, ой проспишь! Будили тебя к обедне, а ты под нос себе прогымкаешь — и на другой бок. Господа и мамзель в церковь уехали.

Я была смущена и оправдывалась.

— Я вчера слышала, как часы полночь пробили. Я поздно легла, Матрёна, вот уж, верно, поэтому и не могла проснуться.

Второпях оделась и побежала в гостиную на ёлку взглянуть. За ночь она словно ещё красивее стала, словно ещё шире раскинула пушистые ветви!

— Здравствуй, зелёная гостья, с Праздником Великим! Так бы, кажется, и перецеловала каждую твою колючую, душистую ветку, милая, милая! Как ты спала? Что снилось? Тебя баюкали белые снегурочки, восковые ангелы трубили над тобою песни Рождества. А страшно тебе не было? Нет. Тихо, кротко сияла лампада Спасу Нерукотворенному и тебе посылала алые лучики.

Далёкий звон колоколов Новодевичьего монастыря коснулся окон гостиной, мягкой волною пролетел по всему дому. Старушка Матрёна зевнула, перекрестила рот и прошептала: «Поздняя обедня кончилась. Я-то, по обычаю, к ранней поторопилась”.

Через полчаса задребезжал звонок.

— Пойтить надо господам отворить,— сказала старушка и, поскрипывая новыми козловыми башмаками, заторопилась в переднюю.

Мама и сестра трунили надо мной: «Каково тебе спалось? Как дремалось?” Вмешался отец:

— Пойдем-ка лучше пирожком закусим. После церкви-то все проголодались.

Рождественский пирог удался на славу. Однако же, я с нетерпением ожидала, когда можно было выйти из-за стола, надеть высокие, теплые башмаки, кофточку на вате и побежать на солнечный, ослепительно-белый двор…

В саду от деревьев бежали тонкие, голубые тени. Синий лёд пронзали острые лучи и он сверкал, словно зеркало. Как смешно скользить на тонких, железных пластинках. Точно ты между небом и землёю, точно ты вот-вот сейчас упадешь в рыхлый сугроб. Так и есть — упала!

— Барышня, батюшка пришел! Скорей домой,— кричит с крыльца Настасья. Я бросила в кухне коньки, кофточку и поспешила в гостиную. Там уже дьячки запевали: «Рождество Твое, Христе Боже наш…”

Рядом со мной истово крестилась ласковая старушка Матрёна. Она глядела умилённо на Спаса Нерукотворённого, и блестящие слезинки катились по её тёмному, морщинистому лицу.

Е. Санин «Берёзовая ёлка»

Каких только чудес не случается в Рождественскую ночь! Сережа слушал, как мама читает ему святочные рассказы, и только диву давался. Все они, начинаясь грустно-грустно, заканчивались так, что даже плакать хотелось от радости. Были, правда, и рассказы с другим концом. Но мама, хмурясь, пропускала их. И правильно делала. Печального им хватало и в жизни.

За окном наступала темно-синяя ночь. Двор быстро чернел, и только береза под ярким фонарем продолжала оставаться белой. Крупными хлопьями, словно ватные шарики на нитках, которыми они когда-то украшали комнату с елкой, падал снег.

Вспомнив то счастливое время, Сережа прищурил глаза. Береза сразу превратилась в ель, а многочисленные горящие в честь Рождества окна дома напротив стали светящимися гирляндами. Папа с мамой сновали по заставленной мягкой мебелью и увешанной коврами комнате. Они доставали из буфета праздничную посуду и накладывали в нее сыр, колбасу, дымящуюся картошку с мясом…

Сережа сглотнул голодную слюну и открыл глаза. Ель снова стала березой, а комната – пустой и унылой, где не было ни ковров с креслами, ни праздничного стола, ни папы… Мама лежала на истрепанном диване, читая про то, как бедный мальчик однажды попал из жалкой лачуги на рождественский бал во дворец. А папа… его последний раз он видел на вокзале, в окружении точно таких же спившихся бомжей.

– Ну, вот и все! – сказала мама, переворачивая последнюю страницу.

«Как жаль, что такое бывает только в книгах!” – вздохнул про себя Сережа и вслух спросил:

– А почему эти рассказы – святочные?

Мама подумала и улыбнулась:

– Наверное, потому, что они про Рождество. Ты же ведь теперь знаешь, что сегодня кончается пост.

– Он у нас и завтра будет! – буркнул Сережа.

– … и наступает самая веселая неделя, которая называется святки! – делая вид, что не слышит его, закончила мама.

– Самая грустная неделя… – снова искаженным эхом повторил мальчик. Мама с трудом приподнялась на локте и затеплила перед стоявшей на столе иконой лампаду:

– Ну, вот и праздник. С Рождеством Христовым, сынок! Я так хотела, чтобы и у нас с тобой были настоящие святки, но…

Недоговорив, она легла лицом к стене. Плечи ее вздрагивали. Чем Сережа мог помочь ей? Обнять? Сказать что-нибудь ласковое? Но тогда она заплачет навзрыд, как это уже бывало не раз. И он опять стал глядеть в окно на березовую ель и радужные из-за слез на глазах окна.

Он знал, что мама надеялась получить сегодня щедрую милостыню у храма, куда придет на Рождество много-много людей, и, помнится, даже помогал ей мечтать, как они потратят эти деньги. Но у мамы заболело сердце, и врач сказал, что ей нужно ложиться в больницу. «Только лекарства, – предупредил он, выписывая рецепт, – надо купить за свой счет”. А самое дешевое из них стоило больше, чем мама зарабатывала за месяц, когда еще работала дворником. Где им достать таких денег? Сережа перевел глаза на огонек лампадки. После того, как папа, пропив все самое ценное, исчез из дома, они постепенно сдали в комиссионку мебель и вещи.

Осталось лишь то, чего нельзя было продать даже на «блошином” рынке: этот вечно пугающий острыми зубами пружин диван, царапанный-перецарапанный стол, хромые стулья… Мама хотела продать и родительскую икону, но какая-то бабушка сказала, что она называется «Всех Скорбящих Радость”, и если мама будет молиться перед ней, то Бог и Пресвятая Богородица непременно придут на помощь.

Никто на свете уже больше не мог помочь им, и мама послушалась совета. Она сделала из баночки лампадку и, наливая в нее дешевого масла, отчего та почти сразу же гасла, стала молиться, а потом ходить в храм, где до и после службы просила милостыню.

И, удивительное дело, продавать им давно уже было нечего, денег достать неоткуда, потому что маме из-за болезней пришлось оставить работу, но еда, пусть самая черствая и простая, в доме не переводилась. Сегодня, после первой звездочки, они даже поужинали по-праздничному – черным хлебом с селедкой под луком! А вот завтра, холодея, вспомнил Сережа, им совсем нечего будет есть.

И тут он понял, чем может помочь маме! Если она сама не в силах пойти за милостыней, то должен идти он! Нужно было только дождаться, когда мама уснет или погаснет лампадка, чтобы он мог незаметно уйти из дома. Но огонек в этот раз почему-то горел и горел. К счастью, мама вскоре задышала по-сонному ровно, и Сережа, наскоро одевшись, неслышно скользнул за дверь.

* * *

Улица встретила его разноцветным сиянием и многоголосой суетой. Со всех сторон завывающе подмигивали огни реклам. Мчались, шипя колесами, по заснеженному асфальту автомобили. Люди, смеясь и радуясь празднику, шли – одни обгоняя его, другие навстречу… Десятки, сотни, тысячи людей, и ни одному из них не было дела до одиноко идущего мальчика, у которого дома осталась больная мать.

Сережа шел, и ему казалось, что все это он уже где-то видел и слышал, причем совсем недавно. «Ах, да! – вспомнил он. – В святочных рассказах”. Только там бездушными прохожими были жившие лет сто назад, а не эти люди, а бедным мальчиком – он сам. И хотя в ближайшем храме, и в другом, и в третьем всенощная служба уже отошла, его не покидало ощущение, что с ним тоже может произойти что-то необыкновенное.

Он уже не шел – бежал по улицам. И только раз, проходя мимо большого магазина, остановился и долго, расплющив нос о витринное стекло, смотрел на ломившиеся от всяких вкусностей прилавки и на огромного плюшевого мишку в отделе подарков.

Наконец, обежав и исколесив полгорода на трамвае, он увидел церковь, в котором еще шла ночная служба. Встав на паперти, Сережа робко протянул руку и, завидев приближавшихся людей, выдавил из себя непривычное:

– Подайте, ради Христа!

Первый рубль, который вложил ему в ладошку старичок, он запомнил на всю жизнь. Потом одна женщина дала ему две десятикопеечные монетки, а другая – пряник. И все. После этого переулок перед храмом как вымер. Сережа понял, что, опоздав к началу службы, он должен дождаться ее окончания, когда начнут выходить люди. Зайти же в храм, где громко пели «Христос раждается…”, он боялся – вдруг за это время появится еще какой-нибудь щедрый прохожий?

От долгого стояния на одном месте стали мерзнуть ноги. Варежки он в спешке забыл дома и теперь вынужден был поочередно греть в кармане то одну, то другую руку. Наконец он присел на корточки и, не опуская ладошки – вдруг все же кто-то пройдет мимо, – почувствовал, как быстро проваливается в сон.

…Очнулся он от близкого громкого разговора. Сережа открыл глаза и увидел высокого красивого мужчину в распахнутой дубленке, с толстой сумочкой на ремешке, какие носят богатые люди.

– Можешь поздравить! – говорил он кому-то по трубке-телефону. – Только что исповедался и, как говорится, очистил сердце! Такой груз с души снял… Все, еду теперь отдыхать!

– Подайте… ради Христа! – испугавшись, что он сейчас уйдет, с трудом разлепил заледенелые губы Сережа. Мужчина, не переставая разговаривать, достал из кармана и небрежно протянул – Сережа даже глазам не поверил, но каких только чудес не бывает в Рождественскую ночь – сто рублей!

– Спасибо! – прошептал он и сбивчиво в порыве благодарности принялся объяснять: «У меня ведь мама больна … рецепт… есть нечего завтра… было…”

– Хватит с тебя. Остальное Бог подаст! – поняв его по-своему, отмахнулся мужчина.

И тут произошло что-то непонятное… странное… удивительное! Мужчина вдруг изменился в лице. Брезгливое выражение исчезло, и на смену ему пришло благоговейное. Он с восторгом и почти с ужасом, глядя куда-то выше и правее головы мальчика, стал торопливо расстегивать сумочку, бормоча:

– Господи, да я… Господи, да если это Тебе… Я ведь только слышал, что Ты стоишь за нищими, но чтобы это было вот так… здесь… со мною?.. Держи, малыш!

Сережа посмотрел на то, что давал ему мужчина, и обомлел. Это были доллары… Одна, вторая, пятая, десятая – и сколько их там еще – зеленоватые бумажки! Он попытался ухватить их, но пальцы так задеревенели на морозе, что не смогли удержать этого богатства.

– Господи, да он же замерз! Ты ведь замерз совсем! – обращаясь уже к Сереже, воскликнул странный мужчина и приказал: «А ну, живо ко мне в машину, я отвезу вас… тебя домой!”

Мужчина не был пьян. Сережа, хорошо знавший по папе, какими бывают пьяные, сразу понял это. Он очень хотел оглянуться и посмотреть, кто это так помогает ему, но, боясь, что мужчина вдруг исчезнет, покорно пошел за ним следом.

* * *

В машине, отмякая в тепле, он сначала нехотя, а потом, увлекаясь, стал подробно отвечать на вопросы, как они с мамой жили раньше и как живут теперь. Когда же дошел до того, каким был у них праздничный ужин, мужчина резко затормозил машину и повел Сережу в тот самый большой магазин, у витрины которого он любовался недоступными ему товарами. Из магазина они вышли нагруженными до предела. Мужчина шел к машине с пакетами, в которых были сыр, колбаса, апельсины, конфеты и даже торт, а Сережа прижимал к груди огромного плюшевого мишку.

Как они доехали до дома, как поднялись на этаж, он не помнил. Все происходило как во все. Пришел он в себя только тогда, когда предупрежденный, что мама спит, мужчина на цыпочках пробрался в комнату, осмотрелся и прошептал:

– Господи, да как же Ты сюда… да как же они здесь… Значит, так! Рецепт я забираю с собой и завтра же отвожу твою маму в больницу. Папой тоже займусь. Ты пока поживешь у моей бабушки. А здесь мы за это время такой ремонт сделаем, что самого Господа не стыдно принимать будет! Кстати, – наклонился он к уху мальчика, – а Он часто у вас бывает?

– Кто? – заморгал Сережа.

– Ну, Сам… Он! – мужчина замялся и показал взглядом на икону, перед которой продолжала гореть лампадка. – Иисус Христос!

– Так значит, это был Он? – только теперь понял все мальчик. – И все это – благодаря Ему?!

Через полчаса Сережа, проводив мужчину, лежал на своей расшатанной раскладушке и слушал, как дышит во сне даже не подозревавшая ни о чем мама. За окном быстро наступало светло-синее утро. Окна в доме напротив давно погасли и не казались уже гирляндами. Береза тоже не хотела больше быть елью. Но ему теперь не было грустно от этого. Он знал, что в следующем году наконец-то и у них обязательно будут настоящая елка и святки.

Единственное, чего он страшился, так это проснуться не в этой постели, а на промерзшей паперти. Но тут же, сжимая покрепче плюшевого мишку, успокаивал себя: ведь каких только чудес не случается в Рождественскую ночь!

С. Чёрный «Рождественский ангел»

— Подайте, Христа — ради, милостыньку! Милостыньку, Христа — ради!..

Никто не слышал этих жалобных слов, никто не обращал внимания на слезы, звучавшие в словах бедно-одетой женщины, одиноко стоявшей на углу большой и оживленной городской улицы.

— Подайте милостыньку!..

Прохожие торопливо шагали мимо ее, с шумом неслись экипажи по снежной дороге. Кругом слышался смех, оживленный говор…

На землю спускалась святая, великая ночь под Рождество Христово. Она сияла звездами, окутывала город таинственной мглой.

Милостыньку… не себе, деткам моим прошу…

Голос женщины вдруг оборвался, и она тихо заплакала, Дрожа под своими лохмотьями, она вытирала слезы окоченевшими пальцами, но они снова лились по ее исхудалым щекам. Никому не было до нее дела…

Да она и сама не думала о себе, о том, что совсем замерзла, что с утра не ела ни крошки… Вся мысль ее принадлежала детям, сердце болело за них…

Сидят они, бедные, там, в холодной темной конуре, голодные, иззябшие… и ждут ее… Что она принесет или что скажет? Завтра великий праздник, всем детям веселье, только ее бедные детки голодны и несчастны.

Что делать ей? Что делать? Все последнее время она работала, как могла, надрывала последние силы…

Потом слегла и потеряла последнюю работу…

Подошел праздник, ей негде взять куска хлеба…

О, детки, бедные детки! Ради них, она решилась, в первый раз в жизни, просить милостыню… Рука не поднималась, язык не поворачивался… Но мысль, что дети ее есть хотят, что они встретят праздник — голодные, несчастные, эта мысль мучила ее, как пытка. Она готова была на все. И за несколько часов ей удалось набрать несколько копеек… Несчастные дети! У других детей — елка, они — веселы, довольны в этот великий праздник, только ее -дети…

«Милостыньку, добрые люди, подайте! Подайте, — Христа—ради!”.

И словно в ответ на ее отчаяние, неподалеку раздался благовест… ко всенощной. Да, надо пойти, помолиться… Быть может, молитва облегчит ее душу… Она помолится усердно о них, о детях… Неверными шагами доплелась она до церкви…

Храм освещен, залит огнями… Всюду масса людей… веселые довольные лица. Притаившись в уголке, она упала на колени и замерла… Вся безграничная, материнская любовь, вся ее скорбь о детях вылилась в горячей молитве, в глухих скорбных рыданиях. «Господи, помоги! Помоги!” плачет она. И кому, как не Господу Покровителю и Защитнику слабых и несчастных, вылить ей все свое горе, всю душевную боль свою? Тихо молилась она в уголке, и слезы градом лились по бедному лицу.

Она не заметила, как кончилась всенощная, не видела, как к ней подошел кто-то…

— О чем вы плачете? — раздался за ней нежный голос, показавшийся ей небесной музыкой.

Она очнулась, подняла глаза и увидала перед собой маленькую, богато одетую девочку. На нее глядели с милым участием ясные детские глазки. Сзади девочки стояла старушка-няня.

— У вас есть горе? Да? Бедная вы, бедная! Эти слова, сказанные нежным, детским голосом, глубоко тронули ее.

Горе! Детки у меня голодны, с утра не ели… Завтра праздник такой… великий…

— Не ели? Голодны? — На лице девочки выразился ужас.

— Няня, что же это! Дети не ели ничего! И завтра будут голодны! Нянечка! Как же это?

Маленькая детская ручка скользнула в муфту.

— Вот, возьмите, тут есть деньги… сколько, я не знаю… покормите детей… ради Бога… Ах, няня, это ужасно! Они ничего не ели! Разве это можно, няня!

На глазах девочки навернулись крупные слезы.

— Чтож, Маничка, делать! Бедность у них! И сидят, бедные, в голоде да в холоде. Ждут, не поможет-ли им Господь!

— Ах, няничка, мне жаль их! Где вы живете, сколько у вас детей?

Читайте также:  Жил-был на свете серенький козлик

— Муж умер — с полгода будет… Трое ребят на руках осталось. Работать не могла, хворала все время… Вот и пришлось с рукой по миру идти… Живем мы, недалеко… вот тут… в подвале, на углу, в большом каменном доме купца Осипова…

— Няня, почти рядом с нами, а я и не знала! ... Пойдем скорее, теперь я знаю, что надо делать!

Девочка быстро вышла из церкви, в сопровождении старухи.

Бедная женщина машинально пошла за ними. В кошельке, который был у нее в руках, лежала пятирублевая бумажка. Забыв все, кроме того, что она может теперь согреть и накормить дорогих ребяток, она зашла в лавку, купила провизии, хлеба, чаю, сахару и побежала домой. Щеп осталось еще довольно, печку истопить ими хватит.

Она бежала домой из всех сил.

Вот и темная конурка. Три детских фигурки бросились к ней на встречу.

— Маминька! Есть хочется! Принесла ли ты! Родная!

— Она обняла их всех троих и облила слезами.

— Послал Господь! Надя, затопи печку, Петюша, ставь самовар! Погреемся, поедим, ради великого праздника!

В конурке, сырой и мрачной, наступил праздник. Дети были веселы, согрелись и болтали. Мать радовалась их оживлению, их болтовне. Только изредка приходила в голову печальная мысль… что же дальше? Что дальше будет?

— Ну, Господь не оставит! — Говорила она себе, возлагая всю надежду на Бога.

Маленькая Надя тихо подошла к матери, прижалась к ней и заговорила.

— Скажи мама, правда, что в рождественскую ночь с неба слетает рождественский ангел и приносит подарки бедным детям! Скажи, мама!

Мальчики тоже подошли к матери. И желая утешить детей, она начала им рассказывать, что Господь заботится о бедных детях и посылает им Своего ангела в великую, рождественскую ночь, и этот ангел приносит им подарки и гостинцы!

— И елку, мама?

— И елку, детки, хорошую, блестящую елку! В дверь подвала кто-то стукнул. Дети бросились отворить. Показался мужик, с маленькой зеленой елкой в руках. За ним хорошенькая, белокурая девочка с корзиной, в сопровождении няни, несшей за ней разные свертки и пакеты.

Дети робко прижались к матери.

— Это ангел, мама, это ангел? — тихо шептали они, благоговейно смотря на хорошенькую нарядную девочку.

Елка давно стояла уже на полу. Старуха няня развязала пакеты, вытащила из них вкусные булочки, кренделя, сыр, масло, яйца, убирала елку свечами и гостинцами. Дети все еще не могли прийти в себя. Они любовались на «ангела”. И молчали, не двигаясь с места.

— Вот вам, встречайте весело Рождество! — прозвучал детский голосок. С праздником!

Девочка поставила на стол корзину и исчезла, прежде чем дети и мать опомнились и пришли в себя.

«Рождественский ангел” прилетел, принес детям елку, гостинцы, радость и исчез, как лучезарное виденье…

Дома Маню ждала мама, горячо обняла ее и прижала к себе.

— Добрая моя девочка! — говорила она, целуя счастливое личико дочери. Ты отказалась сама от елки, от гостинцев и все отдала бедным детям! Золотое у тебя сердечко! Бог наградит тебя…

«Маня осталась без елки и подарков, но вся сияла счастьем. С своим милым личиком, золотистыми волосами она в самом деле походила на «рождественского ангела”.

Иван Шмелёв. «Рождество»

Это, пожалуй, самые известные воспоминания о празднике. И хороши они тем, что их можно читать буквально с младенчества, лет с пяти, и с удовольствием возвращаться к ним в любом возрасте. Удивительный, ни на что не похожий язык писателя, который мыслит и живописует по-детски образно, находит отклик в каждой душе. И пусть мы далеки от атмосферы богатого патриархального купеческого дома, где рос Ванечка, сложно не полюбить тот волшебный и вместе с тем такой настоящий мир его детства.

Обычно дети, особенно те, которым регулярно читают книги, чутко улавливают эту атмосферу, их не смущает обилие устаревших понятий и явлений в тексте, тем более что это может быть поводом к обстоятельному разговору с родителями.

Если ребёнок готов к такому разговору, можно пояснить ему, что писатель обращается к своему сыну, что живут они во Франции, и Шмелёв очень скучает по оставленной Родине и хочет, чтобы мальчик понял, как хороша была та, потерянная для него навсегда, Россия.

Ты хочешь, милый мальчик, чтобы я рассказал тебе про наше Рождество. Ну, что же… Не поймешь чего — подскажет сердце.

Как будто я такой, как ты. Снежок ты знаешь? Здесь он — редко, выпадет — и стаял. А у нас повалит — свету, бывало, не видать, дня на три! Все завалит. На улицах — сугробы, все бело. На крышах, на заборах, на фонарях — вот сколько снегу! С крыш свисает. Висит — и рухнет мягко, как мука. Ну, за ворот засыплет. Дворники сгребают в кучи, свозят. А не сгребай — увязнешь. Тихо у нас зимой и глухо. Несутся санки, а не слышно. Только в мороз визжат полозья. Зато весной услышишь первые колеса… — вот радость!..

Наше Рождество подходит издалека, тихо. Глубокие снега, морозы крепче. Увидишь, что мороженых свиней подвозят, — скоро и Рождество. Шесть недель постились, ели рыбу. Кто побогаче — белугу, осетрину, судачка, наважку; победней — селедку, сомовину, леща… У нас, в России, всякой рыбы много. Зато на Рождество — свинину, все. В мясных, бывало, до потолка навалят, словно бревна, — мороженые свиньи. Окорока обрублены, к засолу. Так и лежат, рядами, — разводы розовые видно, снежком запорошило.

А мороз такой, что воздух мерзнет — Инеем стоит; туманно, дымно. И тянутся обозы — к Рождеству. Обоз? Ну, будто поезд… только не вагоны, а сани, по снежку, широкие, из дальних мест. Гусем, друг за дружкой, тянут. Лошади степные, на продажу. А мужики здоровые, тамбовцы, с Волги, из-под Самары. Везут свинину, поросят, индюшек — «пылкого морозу». Рябчик идет, сибирский, тетерев-глухарь… Знаешь — рябчик? Пестренький такой, рябой… ну, рябчик! С голубя, пожалуй, будет. Называется — дичь, лесная птица. Питается рябиной, клюквой, можжевелкой. А на вкус, брат!.. Здесь редко видишь, а у нас — обозами тянули. Все распродадут, и сани, и лошадей, закупят красного товару, ситцу — и домой, чугункой. Чугунка? А железная дорога. Выгодней в Москву обозом: свой овес-то и лошади к продаже своих заводов, с косяков степных.

Перед Рождеством на Конной площади в Москве — там лошадями торговали — стон стоит. А площадь эта… — как бы тебе сказать?.. — да попросторней будет, чем… знаешь, Эйфелева-то башня где? И вся — в санях. Тысячи саней, рядами. Мороженые свиньи — как дрова лежат на версту. Завалит снегом, а из-под снега рыла да зады. А то чаны, огромные, да… с комнату, пожа-луй! А это солонина. И такой мороз, что и рассол-то замерзает… — розовый ледок на солонине. Мясник, бывало, рубит топором свинину, кусок отскочит, хоть с полфунта, — наплевать! Нищий подберет. Эту свиную «крошку» охапками бросали нищим: на, разговейся! Перед свининой — поросячий ряд, на версту. А там — гусиный, куриный, утка, глухари-тетерьки, рябчик… Прямо из саней торговля. И без весов, поштучно больше. Широка Россия — без весов, на глаз. Бывало, фабричные впрягутся в розвальни — большие сани — везут-смеются. Горой навалят: поросят, свинины, солонины, баранины… Богато жили.

Перед Рождеством, — дня за три, на рынках, на площадях лес елок. А какие елки! Этого добра в России сколько хочешь. Не так, как здесь» — тычинки. У нашей елки… как отогреется, расправит лапы, — чаща. На Театральной площади, бывало, — лес. Стоят, в снегу. А снег повалит — потерял дорогу! Мужики, в тулупах, как в лесу. Народ гуляет, выбирает. Собаки в елках — будто волки, право. Костры горят, погреться. Дым столбом. Сбитенщики ходят, аукаются в елках: «Эй, сладкий сбитень! калачики горячи!..» В самоварах, на долгих дужках, — сбитень. Сбитень? А такой горячий, лучше чая. С медом, с имбирем — душисто, сладко. Стакан — копейка. Калачик мерзлый, стаканчик сбитню, толстенький такой, граненый, — пальцы жжет. На снежку, в лесу… приятно! Потягиваешь понемножку, а пар — клубами, как из паровоза. Калачик — льдышка. Ну, помакаешь, помягчеет. До ночи прогуляешь в елках. А мороз крепчает. Небо — в дыму — лиловое, в огне. На елках иней, мерзлая ворона попадется, наступишь — хрустнет, как стекляшка. Морозная Россия, а… тепло!..

В Сочельник, под Рождество, — бывало, до звезды не ели. Кутью варили, из пшеницы, с медом; взвар — из чернослива, груша, шептала… Ставили под образа, на сено. Почему?.. А будто — дар Христу. Ну… будто. Он на сене, в яслях. Бывало, ждешь звезды, протрешь все стекла. На стеклах лед, с мороза. Вот, брат, красота-то!.. Елочки на них, разводы, как кружевное. Ноготком протрешь — звезды не видно? Видно! Первая звезда, а вон — другая… Стекла засинелись. Стреляет от мороза печка, скачут тени.

А звезд все больше. А какие звезды!.. Форточку откроешь — резанет, ожжет морозом. А звезды!.. На черном небе так и кипит от света, дрожит, мер-цает. А какие звезды!.. Усатые, живые, бьются, колют глаз. В воздухе-то мерзлость, через нее-то звезды больше, разными огнями блещут — голубой хрусталь, и синий, и зеленый, — в стрелках. И звон услышишь. И будто это звезды — звон-то! Морозный, гулкий — прямо серебро. Такого не услышишь, нет. В Кремле ударят — древний звон, степенный, с глухотцой. А то — тугое серебро, как бархат звонный. И все запело, тысяча церквей играет. Такого не услышишь, нет. Не Пасха, перезвону нет, а стелет звоном, кроет серебром, как пенье, без конца-начала… — гул и гул.

Ко всенощной. Валенки наденешь, тулупчик из барана, шапку, башлычок — мороз и не щиплет. Выйдешь — певучий звон. И звезды. Калитку тронешь — так и осыплет треском. Мороз! Снег синий, крепкий, попискивает тонко-тонко. По улице — сугробы, горы. В окошках розовые огоньки лампадок. А воздух… — синий, серебрится пылью, дымный, звездный. Сады дымятся. Березы — белые виденья. Спят в них галки. Огнистые дымы столбами, высоко, до звезд. Звездный звон, певучий — плывет, не молкнет; сонный, звон-чудо, звон-виденье, славит Бога в вышних — Рождество.

Идешь и думаешь: сейчас услышу ласковый напев-молитву, простой, особенный какой-то, детский, теплый… — и почему-то видится кроватка, звезды.

Рождество Твое, Христе Боже наш,
Воссия мирови Свет Разума…

И почему-то кажется, что давний-давний тот напев священный… был всегда. И будет.

На уголке лавчонка, без дверей. Торгует старичок в тулупе, жмется. За мерзлым стеклышком — знакомый Ангел с золотым цветочком, мерзнет. Осыпан блеском. Я его держал недавно, трогал пальцем. Бумажный Ангел. Ну, карточка… осыпан блеском, снежком как будто. Бедный, мерзнет. Никто его не покупает: дорогой. Прижался к стеклышку и мерзнет. Идешь из церкви. Все — другое. Снег — святой. И звезды — святые, новые, рождественские звезды. Рождество! Посмотришь в небо. Где же она, та давняя звезда, которая волхвам явилась? Воя она: над Барминихиным двором, над садом! Каждый год — над этим садом, низко. Она голубоватая, Святая. Бывало, думал: «Если к ней идти — придешь туда. Вот прийти бы… и поклониться вместе с пастухами Рождеству! Он — в яслях, в маленькой кормушке, как в конюшне… Только не дойдешь, мороз, замерзнешь!» Смотришь, смотришь — и думаешь: «Волсви же со Звездою путеше-эст-вуют!..»

Волсви?.. Значит — мудрецы, волхвы. А, маленький, я думал — волки. Тебе смешно? Да, добрые такие волки, — думал. Звезда ведет их, а они идут, притихли. Маленький Христос родился, и даже волки добрые теперь. Даже и волки рады. Правда хорошо ведь? Хвосты у них опущены. Идут, поглядывают на звезду. А та ведет их. Вот и привела. Ты видишь, Ивушка? А ты зажмурься... -Видишь — кормушка с сеном, светлый-светлый мальчик, ручкой манит? Да, и волков… всех манит. Как я хотел увидеть!.. Овцы там, коровы, голуби взлетают по стропилам… и пастухи склонились… и цари, волхвы… И вот подходят волки. Их у нас в России много!.. Смотрят, а войти боятся. Почему боятся? А стыдно им… злые такие были. Ты спрашиваешь — впустят? Ну конечно, впустят. Скажут: ну, и вы входите, нынче Рождество! И звезды… все звезды там, у входа, толпятся, светят… Кто, волки? Ну конечно, рады.

Бывало, гляжу и думаю: прощай, до будущего Рождества! Ресницы смерзлись, а от звезды все стрелки, стрелки…

Зайдешь к Бушую. Это у нас была собака, лохматая, большая, в конуре жила. Сено там у ней, тепло ей. Хочется сказать Бушую, что Рождество, что даже волки добрые теперь и ходят со звездой… Крикнешь в конуру: «Бушуйка!» Цепью загремит, проснется, фыркнет, посунет мордой, добрый, мягкий. Полижет руку, будто скажет: да. Рождество. И — на душе тепло, от счастья.

Мечтаешь: Святки, елка, в театр поедем… Народу сколько завтра будет! Плотник Семен кирпичиков мне принесет и чурбачков, чудесно они пахнут елкой!.. Придет моя кормилка Настя, сунет апельсинчик и будет целовать и плакать, скажет: «Выкормочек мой… растешь…» Подбитый барин придет еще, такой смешной. Ему дадут стаканчик водки. Будет махать бумажкой, так смешно. С длинными усами, в красном картузе, а под глазами «фонари». И будет говорить стихи. Я помню:

И пусть ничто-с за этот Праздник
Не омрачает торжества!
Поднес почтительно-с проказник
В сей день Христова Рождества!

В кухне на полу рогожи, пылает печь. Теплится лампадка. На лавке: в окоренке оттаивает поросенок, весь в морщинках, индюшка серебрится от морозца. И непременно загляну за печку, где плита: стоит?.. Только под Рождество бывает. Огромная, во всю плиту, — свинья! Ноги у ней подрублены, стоит на четырех култышках, рылом в кухню. Только сейчас втащили — блестит морозцем, уши не обвисли. Мне радостно и жутко: в глазах намерзло, сквозь беловатые ресницы смотрит… Кучер говорит: «Велено их есть на Рождество, за наказание! Не давала спать Младенцу, все хрюкала. Потому и называется — свинья! Он ее хотел погладить, а она, свинья, щетинкой Ему ручку уколола!» Смотрю я долго. В черном рыле — оскаленные зубки, «пятак» как плошка. А вдруг соскочит и загрызет?.. Как-то она загромыхала ночью, напугала.

И в доме — Рождество. Пахнет натертыми полами, мастикой, елкой. Лампы не горят, а все лампадки. Печки трещат-пылают. Тихий свет, святой. Окна совсем замерзли. Отблескивают огоньки лампадок — тихий свет, святой. В холодном зале таинственно темнеет елка, еще пустая, — другая, чем на рынке. За ней чуть брезжит алый огонек лампадки-звездочки, в лесу как будто… А завтра!..

А вот и — завтра. Такой мороз, что все дымится. На стеклах наросло буграми. Солнце над Барминихиным двором — в дыму, висит пунцовым шаром. Будто и оно дымится. От него столбы в зеленом небе. Водовоз подъехал в скрипе. Бочка вся в хрустале и треске. И она дымится, и лошадь, вся седая. Вот мороз!..

Топотом шумят в передней. Мальчишки, славить… Все мои друзья: сапожниковы, скорнячата. Впереди Зола, тощий, кривой сапожник, очень злой, выщипывает за вихры мальчишек. Но сегодня добрый. Всегда Он водит «славить». Мишка Драп несет звезду на палке — картонный домик, светятся окошки из бумажек, пунцовые и золотые, — свечка там. Мальчишки шмыгают носами, пахнут снегом.

— «Волхи же со Звездою питушествуют!» — весело говорит Зола.

Волхов приючайте,
Святое стречайте,
Пришло Рождество,
Начинаем торжество!
С нами Звезда идет,
Молитву поет…

Он взмахивает черным пальцем, и начинают хором:

Рождество Твое, Христе Боже наш…

Совсем не похоже на Звезду, но все равно. Мишка Драп машет домиком, показывает, как Звезда кланяется Солнцу Правды. Васька, мой друг, сапожник, несет огромную розу из бумаги и все на нее смотрит. Мальчишка портного Плешкин в золотой короне, с картонным мечом серебряным.

Это у нас будет царь Кастинкин, который царю Ироду голову отсекет!- говорит Зола. — Сейчас будет святое приставление! — Он схватывает Драпа за голову и устанавливает, как стул. — А кузнечонок у нас царь Ирод будет!

Зола схватывает вымазанного сажей кузнечонка и ставит на другую сторону. Под губой кузнечонка привешен красный язык из кожи, на голове зеленый колпак со звездами.

— Подымай меч выше! — кричит Зола. — А ты, Степка, зубы оскаль страшней! Это я от баушки еще знаю, от старины!

Плешкин взмахивает мечом. Кузнечонок страшно ворочает глазами и скалит зубы. И все начинают хором:

Приходили вол-хи,
Приносили бол-хи,
Приходили вол-хари,
Приносили бол-хари.
Ирод ты. Ирод,
Чего ты родился,
Чего не хрестился,
Я царь Ка-стинкин,.
Маладенца люблю,
Тебе голову срублю!

Плешкин хватает черного Ирода за горло, ударяет мечом по шее, и Ирод падает, как мешок. Драп машет над ним домиком. Васька подает царю Кастинкину розу. Зола говорит скороговоркой:

— Издох царь Ирод поганой смертью, а мы Христа славим-носим, у хозяев ничего не просим, а чего накладут — не, бросим!

Им дают желтый бумажный рублик и по пирогу с ливером, а Золе подносят и зеленый стаканчик водки. Он утирается седой бородкой и обещает зайти вечерком спеть про Ирода «подлинней», но никогда почему-то не приходит.

Позванивает в парадном колокольчик и будет звонить до ночи. Приходит много людей поздравить. Перед иконой поют священники, и огромный дьякон вскрикивает так страшно, что у меня вздрагивает в груди. И вздрагивает все на елке, до серебряной звездочки наверху.

Приходят-уходят люди с красными лицами, в белых воротничках, пьют у стола и крякают.
Гремят трубы в сенях. Сени деревянные, промерзшие. Такой там грохот, словно разбивают стекла. Это — «последние люди», музыканты, пришли поздравить.

— Береги шубы! — кричат в передней. Впереди выступает длинный, с красным шарфом на шее. Он с громадной медной трубой и так в нее дует, что делается страшно, как бы не выскочили и не разбились его глаза. За ним толстенький, маленький, с огромным прорванным барабаном. Он так колотит в него култышкой, словно хочет его разбить. Все затыкают уши, но музыканты играют и играют.

Вот уже и проходит день. Вот уж и елка горит — и догорает. В черные окна блестит мороз. Я дремлю. Где-то гармоника играет, топотанье… — должно быть, в кухне.

В детской горит лампадка. Красные языки из печки прыгают на замерзших окнах. За ними — звезды. Светит большая звезда над Барминихиным садом, но это совсем другая. А та, Святая, ушла. До будущего года.

Рождество — это время, когда волшебство вступает в свои права. Учите своих детей верить в чудо, в силу любви и веры, и самим делать добро. А эти замечательные рождественские сказки и рассказы вам в этом помогут. Счастливого Рождества!

Русский святочный рассказ

Добавить комментарий