Сказки про детей

Большинству ребят нравится читать сказки про детей, потому что они, как никто другой, могут поведать о необыкновенных приключениях, которые произошли с другими детьми. Такие сказки рассказывают о правилах, по которым нужно нести ответственность за свои поступки, быть добрым с другими и не бояться исследовать мир вокруг себя.

Ванькины именины

Бей, барабан: та-та! тра-та-та! Играйте, трубы: тру-ту! ту-ру-ру!.. Давайте сюда всю музыку, — сегодня Ванька именинник!.. Дорогие гости, милости просим… Эй, все собирайтесь сюда! Тра-та-та! Тру-ру-ру!

Ванька похаживает в красной рубахе и приговаривает:

— Братцы, милости просим… Угощенья, — сколько угодно. Суп из самых свежих щепок; котлеты из лучшего, самого чистого песку; пирожки из разноцветных бумажек; а какой чай! Из самой хорошей кипяченой воды. Милости просим… Музыка, играй!..

Та-та! Тра-та-та! Тру-ту! Ту-ру-ру!..

Гостей набралось полна комната. Первым прилетел пузастый деревянный Волчок.

— Жж… жж… где именинник? Жж… жж… Я очень люблю повеселиться в хорошей компании.

Пришли две куклы. Одна — с голубыми глазами, Аня, у нее немного был попорчен носик; другая — с черными глазами, Катя, у нее недоставало одной руки. Они пришли чинно и заняли место на игрушечном диванчике.

— Посмотрим, какое угощенье у Ваньки, — заметила Аня. — Что-то уж очень хвастает. Музыка недурна, а относительно угощения я сильно сомневаюсь.

— Ты, Аня, вечно чем-нибудь недовольна, — укорила ее Катя.

— А ты вечно готова спорить…

Куклы немного поспорили и даже готовы были поссориться, но в этот момент приковылял на одной ноге сильно подержанный Клоун и сейчас же их примирил.

— Всё будет отлично, барышни! Отлично повеселимся. Конечно, у меня одной ноги недостает, но ведь Волчок и на одной ноге вон как кружится. Здравствуй, Волчок…

— Жж… Здравствуй. Отчего это у тебя один глаз как будто подбит?

— Пустяки… Это я свалился с дивана. Бывает и хуже.

— Ох, как скверно бывает… Я иногда со всего разбега так стукнусь в стену, прямо головой!..

— Хорошо, что голова-то у тебя пустая…

— Все-таки больно… Жж… Попробуй-ка сам, так узнаешь.

Клоун только защелкал своими медными тарелками. Он вообще был легкомысленный мужчина.

Пришел Петрушка и привел с собой целую кучу гостей: собственную жену Матрену Ивановну, немца доктора, Карла Иваныча, и большеносого Цыгана; а Цыган притащил с собой трехногую лошадь.

— Ну, Ванька, принимай гостей! — весело заговорил Петрушка, щелкая себя по носу. — Один другого лучше. Одна моя Матрена Ивановна чего стоит… Очень она любит у меня чай пить, точно утка.

— Найдем и чай Петр Иваныч, — ответил Ванька. — А мы хорошим гостям всегда рады… Садитесь, Матрена Ивановна! Карл Иваныч, милости просим…

Пришли еще Медведь с Зайцем, серенький бабушкин Козлик с Уточкой-хохлаткой, Петушок с Волком, — всем место нашлось у Ваньки.

Последними пришли Аленушкин Башмачок и Аленушкина Метелочка. Посмотрели они — все места заняты, а Метелочка сказала:

— Ничего, я и в уголке постою…

А Башмачок ничего не сказал и молча залез под диван. Это был очень почтенный Башмачок, хотя и стоптанный. Его немного смущала только дырочка, которая была на самом носике. Ну, да ничего, под диваном никто не заметит.

— Эй, музыка! — скомандовал Ванька.

Забил барабан: тра-та! та-та! Заиграли трубы: тру-ту! И всем гостям вдруг сделалось так весело, так весело…

Праздник начался отлично. Бил барабан сам собой, играли сами трубы, жужжал Волчок, звенел своими тарелочками Клоун, а Петрушка неистово пищал. Ах, как было весело!..

— Братцы, гуляй! — покрикивал Ванька, разглаживая свои льняные кудри.

Аня и Катя смеялись тонкими голосками, неуклюжий Медведь танцевал с Метелочкой, серенький Козлик гулял с Уточкой-хохлаткой, Клоун кувыркался, показывая свое искусство, а доктор Карл Иваныч спрашивал Матрену Ивановну:

— Матрена Ивановна, не болит ли у вас животик?

— Что вы, Карл Иваныч? — обижалась Матрена Ивановна. — С чего вы это взяли?..

— А ну, покажите язык.

— Отстаньте, пожалуйста…

— Я здесь… — прозвенела тонким голоском серебряная Ложечка, которой Аленушка ела свою кашку.

Она лежала до сих пор спокойно на столе, а когда доктор заговорил об языке, не утерпела и соскочила. Ведь доктор всегда при ее помощи осматривает у Аленушки язычок…

— Ах, нет… Не нужно, — запищала Матрена Ивановна и так смешно размахивала руками, точно ветряная мельница.

— Что же, я не навязываюсь со своими услугами, — обиделась Ложечка.

Она даже хотела рассердиться, но в это время к ней подлетел Волчок, и они принялись танцевать. Волчок жужжал, Ложечка звенела… Даже Аленушкин Башмачок не утерпел, вылез из-под дивана и шепнул Метелочке:

— Я вас очень люблю, Метелочка…

Метелочка сладко закрыла глазки и только вздохнула. Она любила, чтобы ее любили.

Ведь она всегда была такой скромной Метелочкой и никогда не важничала, как это случалось иногда с другими. Например, Матрена Ивановна или Аня и Катя, — эти милые куклы любили посмеяться над чужими недостатками: у Клоуна не хватало одной ноги, у Петрушки был длинный нос, у Карла Иваныча — лысина, Цыган походил на головешку, а всего больше доставалось имениннику Ваньке.

— Он мужиковат немного, — говорила Катя.

— И, кроме того, хвастун, — прибавила Аня.

Повеселившись, все уселись за стол, и начался уже настоящий пир. Обед прошел как на настоящих именинах, хотя дело и не обошлось без маленьких недоразумений. Медведь по ошибке чуть не съел Зайчика вместо котлетки; Волчок чуть не подрался с Цыганом из-за Ложечки, — последний хотел ее украсть и уже спрятал было к себе в карман. Петр Иваныч, известный забияка, успел поссориться с женой и поссорился из-за пустяков.

— Матрена Ивановна, успокойтесь, — уговаривал ее Карл Иваныч. — Ведь Петр Иваныч добрый… У вас, может быть, болит головка? у меня есть с собой отличные порошки…

— Оставьте ее, доктор, — говорил Петрушка. — Это уж такая невозможная женщина… А впрочем, я ее очень люблю. Матрена Ивановна, поцелуемтесь…

— Ура! — кричал Ванька. — Это гораздо лучше, чем ссориться. Терпеть не могу, когда люди ссорятся. Вон посмотрите…

Но тут случилось нечто совершенно неожиданное и такое ужасное, что даже страшно рассказывать.

Бил барабан: тра-та! та-та-та! Играли трубы: тру-ру! ру-ру-ру! Звенели тарелочки Клоуна, серебряным голоском смеялась Ложечка, жужжал Волчок, а развеселившийся Зайчик кричал: бо-бо-бо!.. Фарфоровая Собачка громко лаяла, резиновая Кошечка ласково мяукала, а Медведь так притопывал ногой, что дрожал пол. Веселее всех оказался серенький бабушкин Кюзлик. Он, во-первых, танцевал лучше всех, а потом так смешно потряхивал своей бородкой и скрипучим голосом ревел: мее-ке-ке!..

Позвольте, как всё это случилось? Очень трудно рассказать всё по порядку, потому что из участников происшествия помнил всё дело только один Аленушкин Башмачок. Он был благоразумен и вовремя успел спрятаться под диван.

Да, так вот как было дело. Сначала пришли поздравить Ваньку деревянные Кубики… Нет, опять не так. Началось совсем не с этого. Кубики действительно пришли, но всему виной была черноглазая Катя. Она, она, — верно!.. Эта хорошенькая плутовка еще в конце обеда шепнула Ане:

— А как ты думаешь, Аня, кто здесь всех красивее?

Кажется, вопрос самый простой, а между тем Матрена Ивановна страшно обиделась и заявила Кате прямо:

— Что же вы думаете, что мой Петр Иваныч урод?

— Никто этого не думает, Матрена Ивановна, — попробовала оправдываться Катя, но было уже поздно.

— Конечно, нос у него немного велик, — продолжала Матрена Ивановна. — Но ведь это заметно, если только смотреть на Петра Иваныча сбоку… Потом, у него дурная привычка страшно пищать и со всеми драться, но он все-таки добрый человек. А что касается ума…

Куклы заспорили с таким азартом, что обратили на себя общее внимание. Вмешался прежде всего, конечно, Петрушка и пропищал:

— Верно, Матрена Ивановна… Самый красивый человек здесь, конечно, я!

Тут уже все мужчины обиделись. Помилуйте, этакий самохвал этот Петрушка! Даже слушать противно. Клоун был не мастер говорить и обиделся молча, а зато доктор Карл Иваныч сказал очень громко:

— Значит, мы все уроды? Поздравляю, господа…

Разом поднялся гвалт. Кричал что-то по-своему Цыган, рычал Медведь, выл Волк, кричал серенький Козлик, жужжал Волчок, — одним словом, все обиделись окончательно.

— Господа, перестаньте! — уговаривал всех Ванька. — Не обращайте внимания на Петра Иваныча… Он просто пошутил.

Но всё было напрасно. Волновался главным образом Карл Иваныч. Он даже стучал кулаком по столу и кричал:

— Господа, хорошо угощенье, нечего сказать!.. Нас и в гости пригласили только за тем, чтобы назвать уродами…

— Милостивые государыни и милостивые государи! — старался перекричать всех Ванька. — Если уж на то пошло, господа, так здесь всего один урод — это я… Теперь вы довольны?

Потом… Позвольте, как это случилось? Да, да, вот как было дело. Карл Иваныч разгорячился окончательно и начал подступать к Петру Иванычу. Он погрозил ему пальцем и повторял:

— Если бы я не был образованным человеком и если бы я не умел себя держать прилично в порядочном обществе, я сказал бы вам, Петр Иваныч, что вы даже весьма дурак…

Зная драчливый характер Петрушки, Ванька хотел встать между ним и доктором, но по дороге задел кулаком по длинному носу Петрушки. Петрушке показалось, что его ударил не Ванька, а доктор… Что тут началось!.. Петрушка вцепился в доктора; сидевший в стороне Цыган ни с того ни с сего начал колотить Клоуна, Медведь с рычанием бросился на Волка, Волчок бил своей пустой головой Козлика — одним словом, вышел настоящий скандал. Куклы пищали тонкими голосами и все три со страху упали в обморок.

— Ах, мне дурно… — кричала Матрена Ивановна, падая с дивана.

— Господа, что же это такое?.. — орал Ванька. — Господа, ведь я именинник… Господа, это наконец невежливо!..

Произошла настоящая свалка, так что было даже трудно разобрать, кто кого колотит. Ванька напрасно старался разнимать дравшихся и кончил тем, что сам принялся колотить всех, кто подвертывался ему под руку, и так как он был всех сильнее, то гостям пришлось плохо.

— Карраул!!. Батюшки… ой, карраул! — орал сильнее всех Петрушка, стараясь ударить доктора побольнее… — Убили Петрушу до смерти… Карраул!..

От свалки ушел один Башмачок, вовремя успевший спрятаться под диван. Он со страху даже глаза закрыл, а в это время за него спрятался Зайчик, тоже искавший спасения в бегстве.

— Ты это куда лезешь? — заворчал Башмачок.

— Молчи, а то еще услышат, и обоим достанется, — уговаривал Зайчик, выглядывая косым глазом из дырочки в носке. — Ах, какой разбойник этот Петрушка!.. Всех колотит, и сам же орет благим матом. Хорош гость, нечего сказать… А я едва убежал от Волка. Ах! Даже вспомнить страшно… А вон Уточка летит кверху ножками. Убили бедную…

— Ах, какой ты глупый, Зайчик: все куклы лежат в обмороке, ну и Уточка вместе с другими.

Дрались, долго дрались, пока Ванька не выгнал всех гостей, исключая кукол. Матрене Ивановне давно уже надоело лежать в обмороке, она открыла один глаз и спросила:

— Господа, где я? Доктор, посмотрите, жива ли я?..

Ей никто не отвечал, и Матрена Ивановна открыла другой глаз. В комнате было пусто, а Ванька стоял посредине и с удивлением оглядывался кругом. Очнулись Аня и Катя и тоже удивились.

— Здесь было что-то ужасное, — говорила Катя. — Хорош именинник, нечего сказать!

Куклы разом накинулись на Ваньку, который решительно не знал, что ему отвечать. И его кто-то бил, и он кого-то бил, а за что про что — неизвестно.

— Решительно не знаю, как всё это вышло, — говорил он, разводя руками. — Главное, что обидно: ведь я их всех люблю… решительно всех.

— А мы знаем как, — отозвались из-под дивана Башмачок и Зайчик. — Мы всё видели!..

— Да это вы виноваты! — накинулась на них Матрена Ивановна. — Конечно, вы… Заварили кашу, а сами спрятались.

— Они!.. — закричали в один голос Аня и Катя.

— Ага, вон в чем дело! — обрадовался Ванька. — Убирайтесь вон, разбойники… Вы ходите по гостям только ссорить добрых людей.

Башмачок и Зайчик едва успели выскочить в окно.

— Вот я вас… — грозила им вслед кулаком Матрена Ивановна. — Ах, какие бывают на свете дрянные люди! Вот и Уточка скажет то же самое.

— Да, да… — подтвердила Уточка. — Я своими глазами видела, как они спрятались под диван.

Уточка всегда и со всеми соглашалась.

— Нужно вернуть гостей… — продолжала Катя. — Мы еще повеселимся…

Гости вернулись охотно. У кого был подбит глаз, кто прихрамывал; у Петрушки всего сильнее пострадал его длинный нос.

— Ах, разбойники! — повторяли все в один голос, браня Зайчика и Башмачок. — Кто бы мог подумать?..

— Ах, как я устал! Все руки отколотил, — жаловался Ванька. — Ну, да что поминать старое… Я не злопамятен. Эй музыка!..

Опять забил барабан: тра-та! та-та-та! Заиграли трубы: тру-ту! ру-ру-ру!.. А Петрушка неистово кричал:

— Ура, Ванька!..

Сказка про Воробья Воробеича, Ерша Ершовича и веселого трубочиста Яшу

Д.Н. Мамин-Сибиряк

Воробей Воробеич и Ерш Ершович жили в большой дружбе. Каждый день летом Воробей Воробеич прилетал к речке и кричал:

— Эй, брат, здравствуй!.. Как поживаешь?

— Ничего, живем помаленьку, — отвечал Ерш Ершович. — Иди ко мне в гости. У меня, брат, хорошо в глубоких местах… Вода стоит тихо, всякой водяной травки сколько хочешь. Угощу тебя лягушачьей икрой, червячками, водяными козявками…

— Спасибо, брат! С удовольствием пошел бы я к тебе в гости, да воды боюсь. Лучше уж ты прилетай ко мне в гости на крышу… Я тебя, брат, ягодами буду угощать, — у меня целый сад, а потом раздобудем и корочку хлебца, и овса, и сахару, и живого комарика. Ты ведь любишь сахар?

— А какой он?

— Белый такой…

— Как у нас гальки в реке?

— Ну вот. А возьмешь в рот — сладко. Твою гальку не съешь. Полетим сейчас на крышу?

— Нет, я не умею летать, да и задыхаюсь на воздухе. Вот лучше в воде поплаваем вместе. Я тебе всё покажу…

Воробей Воробеич пробовал заходить в воду, — по колена зайдет, а дальше страшно делается. Так-то и утонуть можно! Напьется Воробей Воробеич светлой речной водицы, а в жаркие дни покупается где-нибудь на мелком месте, почистит перышки и опять к себе на крышу. Вообще жили они дружно и любили поговорить о разных делах.

— Как это тебе не надоест в воде сидеть? — часто удивлялся Воробей Воробеич. — Мокро в воде, — еще простудишься…

Ерш Ершович удивлялся в свою очередь:

— Как тебе, брат, не надоест летать? Вон как жарко бывает на солнышке: как раз задохнешься. А у меня всегда прохладно. Плавай себе сколько хочешь. Небось летом все ко мне в воду лезут купаться… А на крышу кто к тебе пойдет?

— И еще как ходят, брат!.. У меня есть большой приятель — трубочист Яша. Он постоянно в гости ко мне приходит… И веселый такой трубочист, — всё песни поет. Чистит трубы, а сам напевает. Да еще присядет на самый конек отдохнуть, достанет хлебца и закусывает, а я крошки подбираю. Душа в душу живем… Я ведь тоже люблю повеселиться.

У друзей и неприятности были почти одинаковые. Например, зима: как зяб бедный Воробей Воробеич! Ух, какие холодные дни бывали! Кажется, вся душа готова вымерзнуть. Нахохлится Воробей Воробеич, подберет под себя ноги, да и сидит. Одно только спасение — забраться куда-нибудь в трубу и немного погреться. Но и тут беда.

Раз Воробей Воробеич чуть-чуть не погиб благодаря своему лучшему другу-трубочисту. Пришел трубочист да как спустит в трубу свою чугунную гирю с помелом, — чуть-чуть голову не проломил Воробью Воробеичу. Выскочил он из трубы весь в саже, хуже трубочиста, и сейчас браниться:

— Ты это что же, Яша, делаешь-то? Ведь этак можно и до смерти убить…

— А я почем же знал, что ты в трубе сидишь?

— А будь вперед осторожнее… Если бы я тебя чугунной гирей по голове стукнул, — разве это хорошо?

Ершу Ершовичу тоже по зимам приходилось не сладко. Он забирался куда-нибудь поглубже в омут и там дремал по целым дням. И темно, и холодно, и не хочется шевелиться. Изредка он подплывал к проруби, когда звал Воробей Воробеич. Подлетит к проруби воды напиться и крикнет:

— Эй Ерш Ершович, — жив ли ты?

— Жив… — сонным голосом откликается Ерш Ершович. — Только всё спать хочется. Вообще скверно… У нас все спят.

— И у нас тоже не лучше, брат! Что делать, приходится терпеть… Ух, какой злой ветер бывает… Тут, брат, не заснешь… Я всё на одной ножке прыгаю, чтобы согреться. А люди смотрят и говорят: «Посмотрите, какой веселенький воробушек!» Ах, только бы дождаться тепла… Да ты уж опять, брат, спишь?..

А летом опять свои неприятности. Раз ястреб версты две гнался за Воробьем Воробеичем, и тот едва успел спрятаться в речной осоке.

— Ох, едва жив ушел! — жаловался он Ершу Ершовичу, едва переводя дух. — Вот разбойник-то… Чуть-чуть не сцапал, а там бы — поминай как звали.

— Это вроде нашей щуки, — утешал Ерш Ершович. — Я тоже недавно чуть-чуть не попал ей в пасть… Как бросится за мной, точно молния! А я выплыл с другими рыбками и думал, что в воде лежит полено, а как это полено бросится за мной… Для чего только эти щуки водятся? Удивляюсь и не могу понять…

— И я тоже… Знаешь, мне кажется, что ястреб когда-нибудь был щукой, а щука был ястребом. Одним словом, разбойники.

Да, так жили да поживали Воробей Воробеич и Ерш Ершович, зябли по зимам, радовались летом; а веселый трубочист Яша чистил свои трубы и попевал песенки. У каждого свое дело, свои радости и свои огорчения.

Однажды летом трубочист кончил свою работу и пошел к речке смыть с себя сажу. Идет да посвистывает, а тут слышит — страшный шум. Что такое случилось? А над рекой птицы так и вьются: и утки, и гуси, и ласточки, и бекасы, и вороны, и голуби. Все шумят, орут, хохочут, — ничего не разберешь.

— Эй, вы, что случилось? — крикнул трубочист.

— А вот и случилось… — чиликнула бойкая синичка. — Так смешно, так смешно!.. Посмотри, что наш Воробей Воробеич делает… Совсем взбесился.

Синичка засмеялась тоненьким-тоненьким голоском, вильнула хвостиком и взвилась над рекой.

Когда трубочист подошел к реке, Воробей Воробеич так и налетел на него. А сам страшный такой: клюв раскрыт, глаза горят, все перышки стоят дыбом.

— Эй, Воробей Воробеич, ты это что, брат, шумишь тут? — спросил трубочист.

— Нет, я ему покажу!.. — орал Воробей Воробеич, задыхаясь от ярости. — Он еще не знает, каков я… Я ему покажу, проклятому Ершу Ершовичу! Он будет меня поминать, разбойник…

— Не слушай его! — крикнул трубочисту из воды Ерш Ершович. — Все-то он врет…

— Я вру? — орал Воробей Воробеич. — А кто червяка нашел? Я вру!.. Жирный такой червяк! Я его на берегу выкопал… Сколько трудился… Ну, схватил его и тащу домой, в свое гнездо. У меня семейство, — должен и корм носить… Только вспорхнул с червяком над рекой, а проклятый Ерш Ершович, — чтоб его щука проглотила! — как крикнет: «Ястреб!» Я со страху крикнул, — червяк упал в воду, а Ерш Ершович его и проглотил… Это называется врать?!. И Ястреба никакого не было…

— Что же, я пошутил, — оправдывался Ерш Ершович. — А червяк действительно был вкусный…

Около Ерша Ершовича собралась всякая рыба: плотва, караси, окуни, малявки, — слушают и смеются. Да, ловко пошутил Ерш Ершович над старым приятелем! А еще смешнее, как Воробей Воробеич вступил в драку с ним. Так и налетает, так и налетает, а взять ничего не может.

— Подавись ты моим червяком! — бранился Воробей Воробеич. — Я другого себе выкопаю… А обидно то, что Ерш Ершович обманул меня и надо мной же еще смеется. А я его еще к себе на крышу звал… Хорош приятель, нечего сказать. Вот и трубочист Яша то же скажет… Мы с ним тоже дружно живем и даже вместе закусываем иногда: он ест — я крошки подбираю.

— Постойте, братцы, это самое дело нужно рассудить, — заявил трубочист. — Дайте только мне сначала умыться… Я разберу ваше дело по совести. А ты, Воробей Воробеич, пока немного успокойся…

— Мое дело правое, — что же мне беспокоиться! — орал Воробей Воробеич. — А только я покажу Ершу Ершовичу, как со мной шутки шутить…

Трубочист присел на бережок, положил рядом на камешек узелок со своим обедом, вымыл руки и лицо и проговорил:

— Ну, братцы, теперь будем суд судить… Ты, Ерш Ершович, — рыба, а ты, Воробей Воробеич, — птица. Так я говорю?

— Так! так… — закричали все, и птицы, и рыбы.

— Будем говорить дальше. Рыба должна жить в воде, а птица — в воздухе… Так я говорю? Ну, вот… А червяк, например, живет в земле. Хорошо. Теперь смотрите…

Трубочист развернул свой узелок, положил на камень кусок ржаного хлеба, из которого состоял весь его обед, и проговорил:

— Вот смотрите: что это такое? Это — хлеб. Я его заработал и я его съем; съем и водицей запью. Так? Значит, пообедаю и никого не обижу. Рыба и птица тоже хочет пообедать… У вас, значит, своя пища. Зачем же ссориться? Воробей Воробеич откопал червяка, значит, он его заработал и, значит, червяк — его…

— Позвольте, дяденька… — послышался в толпе птиц тоненький голосок.

Птицы раздвинулись и пустили вперед Бекасика-песочника, который подошел к самому трубочисту на своих тоненьких ножках.

— Дяденька, это неправда.

— Что неправда?

— Да червяка-то ведь я нашел… Вон спросите уток, — они видели. Я его нашел, а Воробей налетел и украл.

Трубочист смутился. Выходило совсем не то.

— Как же это так?.. — бормотал он, собираясь с мыслями. — Эй, Воробей Воробеич, ты это что же, в самом деле, обманываешь?

— Это не я вру, а Бекас врет. Он сговорился вместе с утками…

— Что-то не тово, брат… гм… да! Конечно, червячок — пустяки; а только вот не хорошо красть. А кто украл, тот должен врать… Так я говорю? Да…

— Верно!.. Верно!.. — хором крикнули опять все. — А ты все-таки рассуди Ерша Ершовича с Воробьем Воробеичем. Кто у них прав?.. Оба шумели, оба дрались и подняли всех на ноги.

— Кто прав? Ах вы, озорники, Ерш Ершович и Воробей Воробеич!.. Право, озорники. Я обоих вас и накажу для примера… Ну, живо миритесь, сейчас же!

— Верно! — крикнули все хором. — Пусть помирятся…

— А Бекасика-песочника, который трудился, добывая червячка, я накормлю крошками, — решил трубочист. — Все и будут довольны…

— Отлично! — опять крикнули все.

Трубочист уж протянул руку за хлебом, а его и нет. Пока трубочист рассуждал, Воробей Воробеич успел его стащить.

— Ах, разбойник! Ах, плут! — возмутились все рыбы и все птицы.

И все бросились в погоню за вором. Краюшка была тяжела, и Воробей Воробеич не мог далеко улететь с ней. Его догнали как раз над рекой. Бросились на вора большие и малые птицы. Произошла настоящая свалка. Все так и рвут, только крошки летят в реку; а потом и краюшка полетела тоже в реку. Тут уж схватились за нее рыбы. Началась настоящая драка между рыбами и птицами. В крошки растерзали всю краюшку, и все крошки съели. Как есть ничего не осталось от краюшки. Когда краюшка была съедена, все опомнились и всем сделалось совестно. Гнались за вором Воробьем да по пути краденую краюшку и съели.

А веселый трубочист Яша сидит на бережку, смотрит и смеется. Уж очень смешно всё вышло… Все убежали от него, остался один только Бекасик-песочник.

— А ты что же не летишь за всеми? — спрашивает трубочист.

— И я полетел бы, да ростом мал, дяденька. Как раз большие птицы заклюют…

— Ну, вот так-то лучше будет, Бекасик. Оба остались мы с тобой без обеда. Видно, мало еще поработали…

Пришла Аленушка на бережок, стала спрашивать веселого трубочиста Яшу, что случилось, и тоже смеялась.

— Ах, какие они все глупые, и рыбки и птички. А я бы разделила всё — и червячка и краюшку, и никто бы не ссорился. Недавно я разделила четыре яблока… Папа приносит четыре яблока и говорит: «Раздели пополам — мне и Лизе». Я и разделила на три части: одно яблоко дала папе, другое — Лизе, а два взяла себе.

Волшебное дерево

Яна Сипаткина 

В одной стране, в одном небольшом городе, жил мальчик Миша. За все свои семь лет Миша ни разу не видел своих родителей.

А дело было в том, что с самого своего рождения Миша жил в доме для брошенных детей.

Как только ребенок попадал в этот дом, ему выдавалась одна единственная игрушка. Иногда это был старый, штопанный медвежонок, иногда одноглазый заяц, иногда кукла без ноги. . .

Это был очень большой дом и находился он на самой окраине города. Дом окружала высокая стена из красного кирпича.

Все детство Миша мечтал выбраться за пределы этой ограды и посмотреть мир. Но, к сожалению, брошенных детей никуда не отпускали. Дни напролет они сидели в своих комнатах, и играли со своей единственной игрушкой.

За 7 лет, Миша очень привязался к своему медвежонку Тедди, не смотря на то, что медвежонок весь был в заплатках.

Как — то под Рождество, гуляя возле больших ворот, через которые в дом попадали машины с невкусной едой, Миша увидел что человек, следящий за воротами, закрыл их не до конца.

Миша огляделся по сторонам, и убедившись, что его никто не видит, выбежал за ворота.

Он бежал совсем недолго, минут пять не больше. Когда он остановился и огляделся вокруг, он увидел множество деревьев покрытых снегом. На небе уже пробивалась луна, и зажигались звезды. Миша сделал глубокий вдох. . . Ах! Что это был за запах!

Запах зимнего снега, хрустящего под сапогами! Запах еле заметных звезд на вечернем небе! Запах снежинок, ложащихся на вязанную шапку. Никогда еще этот запах не был Мише так дорог!

Внезапно он увидел вдалеке дерево, совсем не похожее на остальные. Оно было очень большим, и на его ветках совсем не было снега. Миша подошел поближе, и увидел, что на дереве не просто нет снега. . . на нем висят плоды! Да что за плоды это были!

На толстых ветвях, висело множество мягких игрушек! Все игрушки были старенькими и потрепанными. Миша был на столько удивлен, что несколько минут просто молчал и смотрел на огромное дерево.

Вдруг, тишину зимнего леса прервал чей — то голос.

— Мальчик, приветствую тебя!

— Кто здесь? — Миша пришел в себя и посмотрел по сторонам.

— Это я, дерево желаний. . . . — Миша понял что голос доносится от дерева.

— Ты живое? Говорящее дерево? — Не переставал удивляться Миша.

— Да. . . и не просто говорящее. . . я дерево исполняющее самые заветные желания!

Голос у дерева был громкий и даже немного грозный.

— Самые заветные? — Задумчиво произнес Миша. — У меня есть одно, самое заветное желание…

— Хорошо. . . я исполню его. . . но взамен я попрошу у тебя то, что для тебя дороже всего на свете. . . — Загадочно произнесло дерево.

— Но у меня совсем ничего нет. . . . — Грустно, чуть не плача произнес мальчик.

— У каждого человека, даже если он еще совсем маленький, есть что — то, что ему дороже всего на свете!

Миша задумался.

С самого рождения, как только он попал в дом для брошенных детей, у него совсем ни чего не было. . . В этом доме всё было общее, всем нужно было делиться с другими детьми. . . Разве что. . . . Миша вдруг понял, что у него есть, и что для него дороже всего на свете.

— Волшебное дерево! У меня есть этот мишка. . . — Мальчик протянул медвежонка вперед. — Этого мишку мне дали как только я попал в дом для брошенных детей.

В этом доме у всех всё общее. . . но у каждого есть по одной игрушке, которая принадлежит только ему. . . Этот медвежонок единственное дорогое, что есть у меня в жизни. . .

— Хорошо — сказало дерево, и наклонило к мальчику одну из своих веток. — Привяжи на нее своего медвежонка, и загадай желание.

Миша сделал все, как велело дерево, и сказал:

— Каждый вечер, перед сном, я загадываю одно и тоже желание, но пока что оно не сбылось. . . . Я хочу, что бы у меня появились родители!

— Будет исполнено! — Торжественно сказало дерево, и больше оно ни чего не говорило.

А Миша поспешил в дом, где его пропажу так и не заметили.

Утром, когда Миша только открыл глаза, он увидел перед собой мужчину и женщину. Они были очень красивые и улыбались.

— Здравствуй Миша! — Сказала женщина, и при этом глаза ее как — то по особенному светились счастьем. — Мы твои новые родители. Сегодня ты поедешь с нами, и с этого момента будешь жить у нас. Мы уже приготовили тебе комнату, она очень красивая и в ней много игрушек!

Мужчина хоть и молчал, но было видно, что он не менее счастлив, чем эта женщина.

Прошел год. Это был вечер перед Рождеством. Миша сидел в своей комнате. Ни раз, за это время, он вспоминал свою старенькую игрушку. . . заштопанного мишку Тедди. . . Теперь у Миши была настоящая семья, у него было то, о чем он так мечтал. Но, тем не менее, он тосковал по тому медвежонку, который столько лет был его единственным другом.

Дверь в комнату открылась, и на пороге появилась мама. В руках у нее была небольшая, голубая коробочка, перевязанная красной ленточкой.

— Сынок, завтра Рождество. Для нас с папой это не просто праздник. Для нас это самый счастливый день в нашей жизни, т. к. именно в Рождество судьба подарила нам тебя. Я хочу подарить тебе вот это. .

Она протянула Мише коробочку. С нетерпением Миша развернул подарок.

Какого же было его удивление, когда в коробочке он увидел своего Тедди!

— Мама. . . это же мой медвежонок. . . но как. . . . ? — Миша не успел закончить вопрос.

Мама присела на краешек его кровати, и сказала:

— Мы с твоим папой очень хотели иметь деток. . . Но, к сожалению, у нас не было такой возможности. Каждый вечер, перед сном, я загадывала только одно желание. . . — что бы у нас появился ребенок. Но оно всё не сбывалось и не сбывалось. . .

Однажды вечером на кануне Рождества, я пошла гулять по лесу. Я о многом думала и не заметила, как оказалась возле большого, странного дерева.

На нем висели мягкие игрушки. Это дерево оказалось волшебным. Оно сказало, что может исполнить любое желание, и для этого нужно лишь сорвать с него любую игрушку. Оно наклонило ко мне свои ветви, и среди сотни мягких игрушек, я выбрала этого штопанного медвежонка. . . . Не знаю почему. . . мне просто подсказало сердце. . . . Когда я сорвала его, дерево сказало что исполнит мое желание, но я должна беречь этого мишку, и через год подарить его своему ребенку.

А на следующий день, судьба подарила нам тебя. Я сохранила свое обещание, которое дала волшебному дереву. Целый год я бережно хранила этого медвежонка, и вот. . . теперь я дарю его тебе. . .

Мама поцеловала Мишу, поднялась и вышла из комнаты.

Миша сидел на кровати и смотрел на свою игрушку.

Теперь он все понял. Это дерево помогало одиноким детям найти родителей…. Но только в том случае, если ребенок действительно этого очень хотел, и был готов отдать за это самое дорогое что есть в его жизни — старую, штопанную игрушку…

Ведь у каждого человека, даже у самого маленького, есть что — то, что ему дороже всего на свете.

Андрей всех мудрей

Белорусская сказка

Жил один пытливый хлопец Андрей. Хотел он все знать. Куда ни глянет, что ни увидит, обо всем у людей расспрашивает, обо всем выведывает. Плывут по небу облака... Откуда они взялись? И куда плывут? Шумит за деревней река... Куда течет? Растет лес... Кто его посадил? Почему у птиц крылья. всюду вольно летают, а у человека нет крыльев?
Люди отвечали ему, отвечали, да под конец видят, что и сами-то они не знают, что отвечать.
— Ты, Андрей, хочешь быть всех мудрей, — стали люди над ним смеяться. — Да разве ж можно все знать?
Но не верит Андрей, что нельзя всего знать.
— Пойду, — говорит, — к самому солнцу, оно всюду светит, все видит, все знает. Вот и расскажет мне оно, чего я сам не знаю.
Покинул он свою хатку и пошел искать то место, куда солнце на ночлег садится.
Идет он, идет, глядь — сидит у дороги на камне человек и всех спрашивает: “Долго ли мне тут сидеть? ”
И Андрей ему тоже не мог ничего ответить.
Пошел он дальше. Видит — подпирает человек плечами тын.
— Что это ты, дядька, делаешь? — спрашивает Андрей. — Зачем старый тын подпираешь?
— Не знаю... Может, ты знаешь?
— Кабы знал я, то не искал бы того, кто все знает, — сказал Андрей и пустился дальше.
Прошел немного, видит — человек в мусоре роется.
— Ты зачем это, дядька, мусор разгребаешь?
— Не знаю.
— Ну и я не знаю, — сказал Андрей и двинулся дальше.
Долго ли коротко шел он, зашел в дремучий лес. Целый день шел лесом, а под вечер выбрался на поляну. — И тут ему вдруг глаза так и ослепило: такой блеск с поляны засиял. Зажмурил он глаза, видит — поблизости солнцевы хоромы огнем пылают. Только вошел он в хоромы — ничего от сиянья не видно. Пообвык маленько, глядь — сидит в кресле старенькая солнцева мать.

— Ты чего, хлопец, сюда явился? — спрашивает. Поклонился ей Андрей и говорит:
— Пришел я к солнцу о том да о сем поразведать.
— а о чем же это — о том да о сем?
— Да обо всем, чего я сам не знаю.
— А чего же ты сам не знаешь?
Стал ей Андрей рассказывать, а старуха слушала-слушала и зевать начала.
— Ладно, — говорит она, — погоди немного, вот скоро сын ночевать вернется. А я тем временем подремлю: уж больно я за долгий день наморилась.
Вышел Андрей из хором. Развел костер, начал поджаривать сало на вертеле: проголодался ведь за долгую дорогу!
Наелся он сала с хлебом. Пить захотелось. Пошел к речке и нагнулся к воде. Вдруг видит — подымается со дна реки девица, да такая красивая, что и глаз не оторвать. И она тоже на него загляделась.
— Не пей воды из речки, — говорит она, — а то солнце тебя сожжет!
— А мне очень пить хочется.
— Ступай за мной.
Привела его девица к старому дубу, а из-под него бьет родник чистой студеной воды.
Нагнулся Андрей и напился вволю воды родниковой. А тут и солнце начало спускаться с неба в свои хоромы. Надо к нему идти, да не в силах он с красивою девицей расстаться.
— Ты ж смотри, не говори солнцу, что меня здесь видел, — сказала девица, поднялась ввысь и заблестела оттуда ясной звездочкой.
Пошел Андрей в хоромы. А там солнце так печет, что аж стены хором потрескивают. Но Андрею хоть бы что — напился он родниковой воды, вот и не может солнце его спалить. Только шапку надвинул на лоб, чтобы глаз не сожгло.
Рассказал он солнцу, зачем пришел. Говорит солнце:
— Мне учить тебя нету времени. Но я сделаю так, что ты сам все узнаешь.
Сказало это солнце, собрало все свои лучи в один пучок и блеснуло ему в голову. И вмиг Андрей почувствовал, что стало в его голове ясней и светлей, только слишком горит она, а сердце сделалось вдруг холодным, как лед...
Вышел он из хором. Нехорошо ему стало с холодным сердцем. Вспомнил он про девицу. И так ему захотелось увидеть ее еще раз, что он даже разомлел весь. Стал звать ее. И скатилась с неба ясная звездочка и обернулась перед ним красивою девицей. Как глянул на нее Андрей, так вмиг и почувствовал, что сердце его стало опять таким же, как было.
Взял он девицу за руку и повел в свои края. И так он был теперь счастлив, что и птицам крылатым уже не завидовал.
Подошли они к тому человеку, что мусор разгребал. Посмотрел на него Андрей, и все ему стало ясно.
— Ты, — говорит он человеку, — ищешь в мусоре потерянные копейки и зря только время тратишь. Возьмись-ка лучше за работу — скорей заработаешь те копейки, чем найдешь их.
Послушался его человек, начал работать и нажил добро и деньги.
Идут они дальше, увидели человека, что подпирал плечами тын. Посмотрел на него Андрей и говорит :
— Не подпирай, человече, то, что сгнило, оно все равно завалится. Сделай-ка ты лучше новый тын.
Послушался его человек и поставил новый тын вместо гнилого.
Дошли они до человека, что на камне сидит и не знает, долго ли ему там сидеть. Андрей ему говорит:
— Не будь, человече, таким жадным: дай посидеть на этом камне и другим прохожим.
Снял Андрей человека с камня и сел сам с девицей. А человек побежал довольный домой.
Отдохнули они немного и двинулись дальше в те края, где жил Андрей.
И теперь не Андрей у людей обо всем расспрашивает, а люди у него.
Так стал Андрей всех мудрей.

Старый дом

Андерсен Г.Х.

В одной улице стоял старинный-старинный дом, выстроенный ещё около трёхсот лет тому назад, — год был вырезан на одном из оконных карнизов, по которым вилась затейливая резьба: тюльпаны и побеги хмеля; тут же было вырезано старинными буквами, и с соблюдением старинной орфографии целое стихотворение. На других карнизах красовались уморительные рожи, корчившие гримасы. Верхний этаж дома образовывал над нижним большой выступ; под самой крышей шла водосточная труба, оканчивавшаяся драконовою головой. Дождевая вода должна была вытекать у дракона из пасти, но текла из живота, — труба была дырявая.Все остальные дома в улице были такие новенькие, чистенькие, с большими окнами и прямыми ровными стенами; по всему видно было, что они не желали иметь со старым домом ничего общего и даже думали: «Долго ли он будет торчать тут на позор всей улице? Из-за этого выступа нам не видно, что делается на улице по ту сторону его! А лестница-то, лестница-то! Широкая, будто во дворце, и высокая, словно ведёт на колокольню! Железные перила напоминают вход в могильный склеп, а на дверях блестят большие медные бляхи! Просто неприлично!»Против старого дома, на другой стороне улицы, стояли такие же новенькие, чистенькие домики и думали то же, что их собратья; но в одном из них сидел у окна маленький краснощёкий мальчик, с ясными сияющими глазками; ему старый дом и при солнечном, и при лунном свете нравился куда больше всех остальных домов. Глядя на стену старого дома с истрескавшейся и местами пообвалившейся штукатуркой, он рисовал себе самые причудливые картины прошлого, воображал всю улицу застроенной такими же домами с широкими лестницами, выступами и остроконечными крышами, видел перед собою солдат с алебардами и водосточные трубы в виде драконов и змеев... Да, можно таки было заглядеться на старый дом! Жил в нём один старичок, носивший короткие панталоны до колен, кафтан с большими металлическими пуговицами и парик, про который сразу можно было сказать: вот это настоящий парик! По утрам к старику приходил старый слуга, который прибирал всё в доме и исполнял поручения старичка-хозяина; остальное время дня старик оставался в доме один-одинёшенек.

Иногда он подходил к окну взглянуть на улицу и на соседние дома; мальчик, сидевший у окна, кивал старику головой и получал в ответ такой же дружеский кивок. Так они познакомились и подружились, хоть и ни разу не говорили друг с другом, — это ничуть им не помешало!Раз мальчик услышал, как родители его говорили:— Старику живётся вообще недурно, но он так одинок, бедный!В следующее же воскресенье мальчик завернул что-то в бумажку, вышел за ворота и остановил проходившего мимо слугу старика.— Послушай! Снеси-ка это от меня старому господину! У меня два оловянных солдатика, так вот ему один! Старый господин, ведь, так одинок, бедный!Слуга, видимо, обрадовался, кивнул головой и отнёс солдатика в старый дом. Потом тот же слуга явился к мальчику спросить, не пожелает ли он сам навестить старого господина. Родители позволили, и мальчик отправился в гости.Медные бляхи на перилах лестницы блестели ярче обыкновенного, точно их вычистили в ожидании гостя, а резные трубачи — на дверях были, ведь, вырезаны трубачи, выглядывавшие из тюльпанов, — казалось, трубили изо всех сил, и щёки их раздувались сильнее, чем всегда. Они трубили: «Тра-та-та-та! Мальчик идёт! Тра-та-та-та!» — Двери отворились, и мальчик вошёл в коридор. Все стены были увешаны старыми портретами рыцарей в латах и дам в шёлковых платьях; рыцарские доспехи бряцали, а платья шуршали... Потом мальчик прошёл лестницу, которая сначала шла высоко вверх, а потом опять вниз, и очутился на довольно-таки ветхой террасе с большими дырами и широкими щелями в полу, из которых выглядывала зелёная трава и листья. Вся терраса, весь двор и даже вся стена дома были увиты зеленью, так что терраса смотрела настоящим садом, а на самом-то деле это была только терраса! Тут стояли старинные цветочные горшки в виде голов с ослиными ушами; цветы росли в них как хотели. В одном горшке так и лезла через край гвоздика: зелёные побеги её разбегались во все стороны, и гвоздика как будто говорила: «Ветерок ласкает меня, солнышко целует и обещает подарить мне в воскресенье ещё цветочек!»С террасы мальчика провели в комнату, обитую свиною кожей с золотым тиснением.

Да, позолота-то сотрётся,

Свиная ж кожа остаётся!

говорили стены. В той же комнате стояли разукрашенные резьбою кресла с высокими спинками.— Садись! Садись! — приглашали они, а потом жалобно скрипели. — Ох, какой лом в костях! И мы схватили ревматизм, как старый шкаф. Ревматизм в спине! Ох!Затем мальчик вошёл в комнату с большим выступом на улицу. Тут сидел сам старичок-хозяин.— Спасибо за оловянного солдатика, дружок! — сказал он мальчику. — И спасибо, что сам зашёл ко мне!«Так, так» или, скорее, «кхак, кхак!» — закряхтела и заскрипела комнатная мебель. Стулья, столы и кресла просто лезли друг на друга, чтобы взглянуть на мальчика, но их было так много, что они только мешали один другому.На стене висел портрет прелестной молодой дамы с живым весёлым лицом, но причёсанной и одетой по старинной моде: волосы её были напудрены, а платье стояло колом. Она не сказала ни «так», ни «кхак», но ласково смотрела на мальчика, и он сейчас же спросил старика:— Где ты её достал?— В лавке старьёвщика! — отвечал тот. — Там много таких портретов, но никому до них нет и дела: никто не знает, с кого они писаны, — все эти лица давным-давно умерли и похоронены. Вот и этой дамы нет на свете лет пятьдесят, но я знавал её в старину.Под картиной висел за стеклом букетик сушёных цветов; им, верно, тоже было лет под пятьдесят, — такие они были старые! Маятник больших старинных часов качался взад и вперёд, стрелка двигалась и всё в комнате старело с каждою минутой, само того не замечая.

— У нас дома говорят, что ты ужасно одинок! — сказал мальчик.— О! меня постоянно навещают воспоминания прошлого... Они приводят с собой столько знакомых лиц и образов!.. А теперь вот и ты навестил меня! Нет, мне хорошо!И старичок снял с полки книгу с картинками. Тут были целые процессии, диковинные кареты, которых теперь уж не увидишь, солдаты, похожие на трефовых валетов, городские ремесленники с развевающимися знамёнами. У портных на знамёнах красовались ножницы, поддерживаемые двумя львами, у сапожников же не сапоги, а орёл о двух головах; сапожники, ведь, делают всё парные вещи. Да, вот так картинки были!Старичок-хозяин пошёл в другую комнату за вареньем, яблоками и орехами. Нет, в старом доме, право, было прелесть как хорошо!— А мне просто невмочь оставаться здесь! — сказал оловянный солдатик, стоявший на сундуке. — Тут так пусто и печально. Нет, кто привык к семейной жизни, тому здесь не житьё. Сил моих больше нет! День тянется здесь без конца, а вечер и того дольше! Тут не услышишь ни приятных бесед по душе, какие вели, бывало, между собою твои папаша с мамашей, ни весёлой возни ребятишек, как у вас! Старый хозяин так одинок! Ты думаешь, его кто-нибудь целует? Глядит на него кто-нибудь ласково? Бывает у него ёлка? Получает он подарки? Ничего! Вот разве гроб он получит!.. Нет, право, я не выдержу такого житья!— Ну, ну, полно! — сказал мальчик. — По-моему, здесь чудесно; сюда, ведь, заглядывают воспоминания и приводят с собою столько знакомых лиц!— Что-то не видал их, да они мне и незнакомы! — отвечал оловянный солдатик. — Нет, мне просто не под силу оставаться здесь!— А надо! — сказал мальчик.В эту минуту в комнату вошёл с весёлою улыбкой на лице старичок, и чего-чего он только ни принёс! И варенья, и яблок, и орехов! Мальчик перестал и думать об оловянном солдатике.

Весёлый и довольный вернулся он домой. Дни шли за днями; в старый дом по-прежнему посылались, а оттуда получались поклоны, и вот, мальчик опять отправился туда в гости.Резные трубачи опять затрубили: «Тра-та-та! Мальчик пришёл! Тра-та-та!» Рыцари и дамы на портретах бряцали доспехами и шуршали шёлковыми платьями, свиная кожа говорила, а старые кресла скрипели и кряхтели от ревматизма в спине: «Ох!» Словом, всё было как и в первый раз, — в старом доме часы и дни шли один как другой, без всякой перемены.— Нет, я не выдержу! — сказал оловянный солдатик. — Я уж плакал оловом! Тут слишком печально! Пусть лучше пошлют меня на войну, отрубят там руку или ногу! Всё-таки хоть перемена будет! Сил моих больше нет!.. Теперь и я знаю, что это за воспоминания, которые приводят с собою знакомых лиц! Меня они тоже посетили, и поверь, им не обрадуешься! По крайней мере ненадолго. Под конец я готов был спрыгнуть с сундука!.. Я видел тебя и всех твоих!.. Вы все стояли передо мною, как живые!.. Это было утром в воскресенье... Все вы, ребятишки, стояли в столовой, такие серьёзные, набожно сложив руки, и пели утренний псалом... Папа и мама стояли тут же. Вдруг дверь отворилась, и вошла незваная двухгодовалая сестрёнка ваша Маня. А ей стоит только услыхать музыку или пение — всё равно какое — сейчас начинает плясать. Вот она и принялась приплясывать, но никак не могла попасть в такт, — вы пели так протяжно... Она поднимала то одну ножку, то другую и вытягивала шейку, но дело не ладилось. Никто из вас даже не улыбнулся, хоть и трудно было удержаться. Я таки и не удержался, засмеялся про себя, да и слетел со стола! На лбу у меня вскочила большая шишка — она и теперь ещё не прошла — и поделом мне было!.. Много и ещё чего вспоминается мне... Всё, что я видел, слышал и пережил в вашей семье так и всплывает у меня перед глазами! Вот каковы они, эти воспоминания, и вот что они приводят с собой!.. Скажи, вы и теперь ещё поёте по утрам? Расскажи мне что-нибудь про малютку Маню! А товарищ мой, оловянный солдатик, как поживает? Вот счастливец!.. Нет, нет, я просто не выдержу!..— Ты подарен! — сказал мальчик. — И должен оставаться тут! Разве ты не понимаешь этого?Старичок-хозяин явился с ящиком, в котором было много разных диковинок: какие-то шкатулочки, флакончики и колоды старинных карт; таких больших, расписанных золотом, теперь уж не увидишь! Старичок отпёр для гостя и большие ящики старинного бюро и даже клавикорды, на крышке которых был нарисован ландшафт. Инструмент издавал под рукой хозяина тихие дребезжащие звуки, а сам старичок напевал при этом какую-то заунывную песенку.— Эту песню певала когда-то она! — сказал он, кивая на портрет, купленный у старьёвщика, и глаза его заблестели.— Я хочу на войну! Хочу на войну! — завопил вдруг оловянный солдатик и бросился с сундука.Куда же он девался? Искал его и сам старичок-хозяин, искал и мальчик — нет нигде, да и только.— Ну, я найду его после! — сказал старичок, но так и не нашёл. Пол весь был в щелях, солдатик упал в одну из них и лежал там, как в открытой могиле.Вечером мальчик вернулся домой. Время шло; наступила зима; окна замёрзли, и мальчику приходилось дышать на них, чтобы оттаяло хоть маленькое отверстие, в которое бы можно было взглянуть на улицу. Снег запорошил все завитушки и надпись на карнизах старого дома и завалил лестницу, — дом стоял словно нежилой. Да так оно и было: старичок, хозяин его, умер.Вечером к старому дому подъехала колесница, на неё поставили гроб и повезли старичка за город в фамильный склеп. Никто не шёл за гробом, — все друзья старика давным-давно умерли. Мальчик послал вслед гробу воздушный поцелуй.Несколько дней спустя в старом доме назначен был аукцион. Мальчик видел из окошка, как уносили старинные портреты рыцарей и дам, цветочные горшки с длинными ушами, старые стулья и шкафы. Одно пошло сюда, другое туда; портрет дамы, купленный в лавке старьёвщика, вернулся туда же, да так там и остался: никто, ведь, не знал этой дамы, никому и не нужен был её портрет.Весною приступили к сломке старого дома — этот жалкий сарай давно уже мозолил всем глаза — и с улицы можно было заглянуть в самые комнаты с обоями из свиной кожи, висевшей клочьями; зелень на террасе разрослась ещё пышнее и густо обвивала упавшие балки. Наконец, место очистили совсем.

— Вот и отлично! — сказали соседние дома.Вместо старого дома на улице появился новый, с большими окнами и белыми, ровными стенами. Перед ним, то есть собственно на том самом месте, где стоял прежде старый дом, разбили садик, и виноградные лозы потянулись оттуда к стене соседнего дома. Садик был обнесён железною решёткой, и вела в него железная же калитка. Всё это выглядело так нарядно, что прохожие останавливались и глядели сквозь решётку. Виноградные лозы были усеяны десятками воробьёв, которые чирикали наперебой, но не о старом доме, — они, ведь, не могли его помнить; с тех пор прошло столько лет, что мальчик успел сделаться мужчиною. Из него вышел дельный человек на радость своим родителям. Он только что женился и переехал с своею молодою женой как раз в этот новый дом с садом. Оба они были в саду; муж смотрел, как жена сажала в клумбу какой-то приглянувшийся ей полевой цветок. Вдруг молодая женщина вскрикнула:— Ай! Что это?Она укололась, — из мягкой рыхлой земли торчало что-то острое. Это был — да, подумайте! — оловянный солдатик, тот самый, что пропал у старика, валялся в мусоре и, наконец, много-много лет пролежал в земле.Молодая женщина обтёрла солдатика сначала зелёным листком, а затем своим тонким носовым платком. Как чудесно пахло от него духами! Оловянный солдатик словно очнулся от обморока.— Дай-ка мне посмотреть! — сказал молодой человек, засмеялся и покачал головой. — Ну, это, конечно, не тот самый, но он напоминает мне одну историю из моего детства!И он рассказал жене о старом доме, о хозяине его и об оловянном солдатике, которого послал бедному одинокому старичку. Словом, он рассказал всё, как было в действительности, и молодая женщина даже прослезилась, слушая его.— А, может быть, это и тот самый оловянный солдатик! — сказала она. — Я спрячу его на память. Но ты непременно покажи мне могилу старика!

— Я и сам не знаю, где она! — отвечал он. — Да и никто не знает! Все его друзья умерли раньше его, никому не было и дела до его могилы, я же в те времена был ещё совсем маленьким мальчуганом.— Как ужасно быть таким одиноким! — сказала она.— Ужасно быть одиноким! — сказал оловянный солдатик. — Но какое счастье сознавать, что тебя не забыли!— Счастье! — повторил чей-то голос возле, но никто не расслышал его, кроме оловянного солдатика.Оказалось, что это говорил лоскуток свиной кожи, которою когда-то были обиты комнаты старого дома. Позолота с него вся сошла, и он был похож скорее на грязный комок земли, но у него был свой взгляд, и он высказал его:

Да, позолота-то сотрётся,

Свиная ж кожа остаётся!

Оловянный солдатик, однако, с этим не согласился.

Пора спать

Д.Н. Мамин-Сибиряк

Засыпает один глазок у Алёнушки, засыпает другое ушко у Алёнушки.

— Папа, ты здесь?

— Здесь, деточка.

— Знаешь что, папа. Я хочу быть царицей.

Заснула Алёнушка и улыбается во сне.

Ах, как много цветов! И все они тоже улыбаются. Обступили кругом Алёнушкину кроватку, шепчутся и смеются тоненькими голосками. Алые цветочки, синие цветочки, жёлтые цветочки, голубые, розовые, красные, белые, — точно на землю упала радуга и рассыпалась живыми искрами, разноцветными — огоньками и весёлыми детскими глазками.

— Алёнушка хочет быть царицей! — весело звенели полевые Колокольчики, качаясь на тоненьких зелёных ножках.

— Ах, какая она смешная! — шептали скромные Незабудки.

— Господа, это дело нужно серьёзно обсудить, — задорно вмешался жёлтый Одуванчик. — Я, по крайней мере, никак этого не ожидал.

— Что такое значит — быть царицей? — спрашивал синий полевой Василёк. — Я вырос в поле и не понимаю ваших городских порядков.

— Очень просто, — вмешалась розовая Гвоздика. — Это так просто, что и объяснять не нужно. Царица — это. Это. Вы всё-таки ничего не понимаете? Ах, какие вы странные. Царица — это когда цветок розовый, как я. Другими словами: Алёнушка хочет быть гвоздикой. Кажется, понятно?

Все весело засмеялись. Молчали только одни Розы. Они считали себя обиженными. Кто же не знает, что царица всех цветов — одна Роза, нежная, благоухающая, чудная? И вдруг какая-то Гвоздика называет себя царицей. Это ни на что не похоже. Наконец одна Роза рассердилась, сделалась совсем пунцовой и проговорила:

— Нет, извините, Алёнушка хочет быть розой. Да! Роза потому царица, что все её любят.

— Вот это мило! — рассердился Одуванчик. — А за кого же, в таком случае, вы меня принимаете?

— Одуванчик, не сердитесь, пожалуйста, — уговаривали его лесные Колокольчики. — Это портит характер и притом некрасиво. Вот мы — мы молчим о том, что Алёнушка хочет быть лесным колокольчиком, потому что это ясно само собой. 

Цветов было много, и они так смешно спорили. Полевые цветочки были такие скромные — как ландыши, фиалки, незабудки, колокольчики, васильки, полевая гвоздика; а цветы, выращенные в оранжереях, немного важничали — розы, тюльпаны, лилии, нарциссы, левкои, точно разодетые по-праздничному богатые дети. Алёнушка больше любила скромные полевые цветочки, из которых делала букеты и плела веночки. Какие все они славные!

— Алёнушка нас очень любит, — шептали Фиалки. — Ведь мы весной являемся первыми. Только снег стает — и мы тут.

— И мы тоже, — говорили Ландыши. — Мы тоже весенние цветочки. Мы неприхотливы и растём прямо в лесу.

— А чем же мы виноваты, что нам холодно расти прямо в поле? — жаловались душистые кудрявые Левкои и Гиацинты. — Мы здесь только гости, а наша родина далеко, там, где так тепло и совсем не бывает зимы. Ах, как там хорошо, и мы постоянно тоскуем по своей милой родине. У вас, на севере, так холодно. Нас Алёнушка тоже любит, и даже очень.

— И у нас тоже хорошо, — спорили полевые цветы. — Конечно, бывает иногда очень холодно, но это здорово. А потом, холод убивает наших злейших врагов, как червячки, мошки и разные букашки. Если бы не холод, нам пришлось бы плохо.

— Мы тоже любим холод, — прибавили от себя Розы.

То же сказали Азалии и Камелии. Все они любили холод, когда набирали цвет.

— Вот что, господа, будем-те рассказывать о своей родине, — предложил белый Нарцисс. — Это очень интересно. Алёнушка нас послушает. Ведь она и нас любит.

Тут заговорили все разом. Розы со слезами вспоминали благословенные долины Шираза, Гиацинты — Палестину, Азалии — Америку, Лилии — Египет. Цветы собрались сюда со всех сторон света, и каждый мог рассказать так много. Больше всего цветов пришло с юга, где так много солнца и нет зимы. Как там хорошо! Да, вечное лето! Какие громадные деревья там растут, какие чудные птицы, сколько красавиц бабочек, похожих на летающие цветы, и цветов, похожих на бабочек.

— Мы на севере только гости, нам холодно, — шептали все эти южные растения.

Родные полевые цветочки даже пожалели их. В самом деле, нужно иметь большое терпение, когда дует холодный северный ветер, льёт холодный дождь и падает снег. Положим, весенний снежок скоро тает, но всё-таки снег.

— У вас есть громадный недостаток, — объяснил Василёк, наслушавшись этих рассказов. — Не спорю, вы, пожалуй, красивее иногда нас, простых полевых цветочков, — я это охотно допускаю. Да. Одним словом, вы — наши дорогие гости, а ваш главный недостаток в том, что вы растёте только для богатых людей, а мы растём для всех. Мы гораздо добрее. Вот я, например, — меня вы увидите в руках у каждого деревенского ребёнка. Сколько радости доставляю я всем бедным детям! За меня не нужно платить денег, а только стоит выйти в поле. Я расту вместе с пшеницей, рожью, овсом.

Алёнушка слушала всё, о чём рассказывали ей цветочки, и удивлялась. Ей ужасно захотелось посмотреть всё самой, все те удивительные страны, о которых сейчас говорили. 

— Если бы я была ласточкой, то сейчас же полетела бы, — проговорила она наконец. — Отчего у меня нет крылышек? Ах, как хорошо быть птичкой!

Она не успела ещё договорить, как к ней подползла божья Коровка, настоящая божья коровка, такая красненькая, с чёрными пятнышками, с чёрной головкой и такими тоненькими чёрными усиками и чёрными тоненькими ножками.

— Алёнушка, полетим! — шепнула божья Коровка, шевеля усиками.

— А у меня нет крылышек, божья Коровка!

— Садись на меня.

— Как же я сяду, когда ты маленькая?

— А вот смотри.

Алёнушка начала смотреть и удивлялась всё больше и больше. Божья Коровка расправила верхние жёсткие крылья и увеличилась вдвое, потом распустила тонкие, как паутина, нижние крылышки и сделалась ещё больше. Она росла на глазах у Алёнушки, пока не превратилась в большую-большую, в такую большую, что Алёнушка могла свободно сесть к ней на спинку, между красными крылышками. Это было очень удобно.

— Тебе хорошо, Алёнушка? — спрашивала божья Коровка.

— Очень.

— Ну, держись теперь крепче.

В первое мгновение, когда они полетели, Алёнушка даже закрыла глаза от страха. Ей показалось, что летит не она, а летит всё под ней — города, леса, реки, горы. Потом ей начало казаться, что она сделалась такая маленькая-маленькая, с булавочную головку, и притом лёгкая, как пушинка с одуванчика. А божья Коровка летела быстро-быстро, так, что только свистел воздух между крылышками.

— Смотри, что там внизу, — говорила ей божья Коровка.

Алёнушка посмотрела вниз и даже всплеснула ручонками.

— Ах, сколько роз. Красные, жёлтые, белые, розовые!

Земля была точно покрыта живым ковром из роз.

— Спустимся на землю, — просила она божью Коровку.

Они спустились, причём Алёнушка сделалась опять большой, какой была раньше, а божья Коровка сделалась маленькой.

Алёнушка долго бегала по розовому полю и нарвала громадный букет цветов. Какие они красивые, эти розы; и от их аромата кружится голова. Если бы всё это розовое поле перенести туда, на север, где розы являются только дорогими гостями!

— Ну, теперь летим дальше, — сказала божья Коровка, расправляя свои крылышки. 

Она опять сделалась большой-большой, а Алёнушка — маленькой-маленькой. Они опять полетели.

Как было хорошо кругом! Небо было такое синее, а внизу ещё синее — море. Они летели над крутым и скалистым берегом.

— Неужели мы полетим через море? — спрашивала Алёнушка.

— Да. Только сиди смирно и держись крепче.

Сначала Алёнушке было даже страшно, а потом ничего. Кроме неба и воды, ничего не осталось. А по морю неслись, как большие птицы с белыми крыльями, корабли. Маленькие суда походили на мух. Ах, как красиво, как хорошо! А впереди уже виднеется морской берег — низкий, жёлтый и песчаный, устье какой-то громадной реки, какой-то совсем белый город, точно он выстроен из сахара. А дальше виднелась мёртвая пустыня, где стояли одни пирамиды. Божья Коровка опустилась на берегу реки. Здесь росли зелёные папирусы и лилии, чудные, нежные лилии.

— Как хорошо здесь у вас, — заговорила с ними Алёнушка. — Это у вас не бывает зимы?

— А что такое зима? — удивлялись Лилии.

— Зима — это когда идёт снег.

— А что такое снег?

Лилии даже засмеялись. Они думали, что маленькая северная девочка шутит над ними. Правда, что с севера каждую осень прилетали сюда громадные стаи птиц и тоже рассказывали о зиме, но сами они её не видали, а говорили с чужих слов.

Алёнушка тоже не верила, что не бывает зимы. Значит, и шубки не нужно и валенок?

Полетели дальше. Но Алёнушка больше не удивлялась ни синему морю, ни горам, ни обожжённой солнцем пустыне, где росли гиацинты.

— Мне жарко, — жаловалась она. — Знаешь, божья Коровка, это даже нехорошо, когда стоит вечное лето.

— Кто как привык, Алёнушка.

Они летели к высоким горам, на вершинах которых лежал вечный снег. Здесь было не так жарко. За горами начались непроходимые леса. Под сводом деревьев было темно, потому что солнечный свет не проникал сюда сквозь густые вершины деревьев. По ветвям прыгали обезьяны. А сколько было птиц — зелёных, красных, жёлтых, синих. Но всего удивительнее были цветы, выросшие прямо на древесных стволах. Были цветы совсем огненного цвета, были пёстрые; были цветы, походившие на маленьких птичек и на больших бабочек, — весь лес точно горел разноцветными живыми огоньками.

— Это орхидеи, — объяснила божья Коровка.

Ходить здесь было невозможно — так всё переплелось. Они полетели дальше. Вот разлилась среди зелёных берегов громадная река. Божья Коровка опустилась прямо на большой белый цветок, росший в воде. Таких больших цветов Алёнушка ещё не видела.

— Это священный цветок, — объяснила божья Коровка. — Он называется лотосом. 

Алёнушка так много видела, что наконец устала. Ей захотелось домой: всё-таки дома лучше.

— Я люблю снежок, — говорила Алёнушка. — Без зимы нехорошо.

Они опять полетели, и чем поднимались выше, тем делалось холоднее. Скоро внизу показались снежные поляны. Зеленел только один хвойный лес. Алёнушка ужасно обрадовалась, когда увидела первую ёлочку.

— Елочка, ёлочка! — крикнула она.

— Здравствуй, Алёнушка! — крикнула ей снизу зелёная Елочка.

Это была настоящая рождественская Елочка — Алёнушка сразу её узнала. Ах, какая милая Елочка! Алёнушка наклонилась, чтобы сказать ей, какая она милая, и вдруг полетела вниз. Ух, как страшно! Она перевернулась несколько раз в воздухе и упала прямо в мягкий снег. Со страха Алёнушка закрыла глаза и не знала, жива ли она или умерла.

— Ты это как сюда попала, крошка? — спросил её кто-то.

Алёнушка открыла глаза и увидела седого-седого сгорбленного старика. Она его тоже узнала сразу. Это был тот самый старик, который приносит умным деткам святочные ёлки, золотые звёзды, коробочки с бомбошками и самые удивительные игрушки. О, он такой добрый, этот старик! Он сейчас же взял её на руки, прикрыл своей шубой и опять спросил:

— Как ты сюда попала, маленькая девочка?

— Я путешествовала на божьей Коровке. Ах, сколько я видела, дедушка!

— Так, так.

— А я тебя знаю, дедушка! Ты приносишь деткам ёлки.

— Так, так. И сейчас я устраиваю тоже ёлку.

Он показал ей длинный шест, который совсем уж не походил на ёлку.

— Какая же это ёлка, дедушка? Это просто большая палка.

— А вот увидишь. 

Старик понёс Алёнушку в маленькую деревушку, совсем засыпанную снегом. Выставлялись из-под снега одни крыши да трубы. Старика уже ждали деревенские дети. Они прыгали и кричали:

— Елка! Елка!

Они пришли к первой избе. Старик достал необмолоченный сноп овса, привязал его к концу шеста, а шест поднял на крышу. Сейчас же налетели со всех сторон маленькие птички, которые на зиму никуда не улетают: воробышки, кузьки, овсянки, — и принялись клевать зерно.

— Это наша ёлка! — кричали они.

Алёнушке вдруг сделалось очень весело. Она в первый раз видела, как устраивают ёлку для птичек зимой.

Ах, как весело! Ах, какой добрый старичок! Один воробышек, суетившийся больше всех, сразу узнал Алёнушку и крикнул:

— Да ведь это Алёнушка! Я её отлично знаю. Она меня не один раз кормила крошками. Да. И другие воробышки тоже узнали её и страшно запищали от радости. Прилетел ещё один воробей, оказавшийся страшным забиякой. Он начал всех расталкивать и выхватывать лучшие зёрна. Это был тот самый воробей, который дрался с ершом.

Алёнушка его узнала.

— Здравствуй, воробышек!

— Ах, это ты, Алёнушка? Здравствуй!

Забияка воробей попрыгал на одной ножке, лукаво подмигнул одним глазом и сказал доброму святочному старику:

— А ведь она, Алёнушка, хочет быть царицей. Да, я давеча слышал сам, как она это говорила.

— Ты хочешь быть царицей, крошка? — спросил старик.

— Очень хочу, дедушка!

— Отлично. Нет ничего проще: всякая царица — женщина, и всякая женщина — царица. Теперь ступай домой и скажи это всем другим маленьким девочкам.

Божья Коровка была рада убраться поскорее отсюда, пока какой-нибудь озорник воробей не съел. Они полетели домой быстро-быстро. А там уж ждут Алёнушку все цветочки. Они всё время спорили о том, что такое царица. 

Баю-баю-баю.

Один глазок у Алёнушки спит, другой — смотрит; одно ушко у Алёнушки спит, другое — слушает. Все теперь собрались около Алёнушкиной кроватки: и храбрый Заяц, и Медведко, и забияка Петух, и Воробей, и Воронушка — чёрная головушка, и Ерш Ершович, и маленькая-маленькая Козявочка. Все тут, все у Алёнушки.

— Папа, я всех люблю, — шепчет Алёнушка. — Я и чёрных тараканов, папа, люблю.

Закрылся другой глазок, заснуло другое ушко. А около Алёнушкиной кроватки зеленеет весело весенняя травка, улыбаются цветочки, — много цветочков: голубые, розовые, жёлтые, синие, красные. Наклонилась над самой кроваткой зелёная берёзка и шепчет что-то так ласково-ласково. И солнышко светит, и песочек желтеет, и зовёт к себе Алёнушку синяя морская волна.

— Спи, Алёнушка! Набирайся силушки. 

Баю-баю-баю.